«Гладкость там, где должны быть углы, — писал отец, — углы там, где должна быть гладкость».

— Настоящий, — сказал Скотт больше себе, чем Соне, выходя из машины.

— Что?

— Круглый дом. В точности соответствует описанию.

Сделав несколько шагов по направлению к дому, он поднял глаза и почуял упавшую на нос дождинку. Небо над верхушками деревьев снизилось, запестрело, слышалась угроза ливня, звучавшая из окружавшего леса.

Перед самым дождем Скотт прошел по запущенному газону к парадному. Старое дерево в крытом портике молчало под ногами. Из почтового ящика торчала хрустящая, скрутившаяся в свиток рекламная листовка, которая наверняка рассыплется в пыль, если к ней прикоснуться. В нее воткнута выцветшая визитная карточка местного агентства недвижимости. Он ее вытащил, сунул в карман, оглянулся на машину. Присутствие рядом Сони, всего в пятидесяти ярдах, ободряет. То ли из-за поляны, то ли из-за внезапной осенней непогоды расстояния увеличились, перспектива исказилась, будто огромные размеры дома создавали собственное гравитационное поле. Выражения женского лица не разглядеть сквозь дождь.

Скотт потрусил обратно к машине, сел на место.

— Насквозь промок, — заметила Соня. — Что тебя интересует?

— Дом. Его описал мой отец в том рассказе. Я думал, это выдумка, а он действительно существует. — Скотт увидел, как покраснела ее шея, вспыхнув на фоне темных волос. — Что?..

— Ничего, — ответила она. — Надеюсь, у тебя найдется сухая одежда для полета.

Он набирал телефонный номер с визитки.

— Кому звонишь?

— Риелтору.

— Серьезно?

— Интересно внутри посмотреть.

— На самолет не хочешь успеть?

Он хотел успеть на самолет. Только в данный момент абсолютно об этом забыл.

Маркетта Лютер, агент по продаже недвижимости, прибывшая открыть для него двери дома, представляла собой невозмутимую афроамериканку лет сорока пяти, с черным зонтом, в практичных черных ботинках. Женщина совсем не того типа, который Скотт привычно связывал с этим районом Нью-Гэмпшира, и если бы все его внимание не было обращено на дом, трудно было бы удержаться от вопроса, как она тут оказалась.

Молотивший по поляне дождь утих к ее приезду, но воздух оставался абсурдно ледяным, пробираясь под одежду к мокрой коже. Челюстные мышцы ныли от напряжения, сдерживая стучавшие зубы. Поднявшись на крыльцо, Скотт с Соней ждали, пока Маркетта, согнув правую ногу в колене, счищала с подошвы прилипшие листья.

— Собственно, надо еще просмотреть наши листинги,[4]— сказала она. — Я даже не знала про этот дом, а работаю в агентстве уже шестнадцать лет. — Вытащила из сумки ключ с привязанным бумажным ярлычком, попробовала отпереть дверь, и ничего не вышло. — Странно. Ключ точно отсюда. — Она вынырнула из темного портика, разглядывая бирку.

Скотт протянул руку, толкнул створку. Она щелкнула и легко открылась без всякого сопротивления.

— Похоже, открыто.

— Шутите!

Соня позади недоверчиво хмыкнула и показала жестом: «После вас». Почти посмеиваясь над предчувствием, что он движется к своей судьбе, Скотт шагнул в прихожую.

Отчасти — может быть, большей частью — он надеялся попасть в грязь и сырость, в груды разбросанных старых газет, залитых водой, в окружение старой, ободранной мебели, в паутину и толстые слои пыли среди разбитых окон. Но воздух был сухой, голые доски пола в прихожей и смежной с ней комнате будто только что вымыты. Рядом с открытой гардеробной стоял под окном огромный металлический радиатор, свернувшийся питоньими кольцами.

— Боже, только посмотрите на эти полы, — охнула Соня. — Интересно, сколько им лет?

Маркетта заглянула в бумаги:

— Дом выстроен в восемьсот семидесятых годах.

— Владельцев, случайно, не знаете? — спросил Скотт, направившись в другую сторону и сообразив, что сам не знает, куда идет.

— Давно пустой стоит. Действительно, мне надо было сюда заглянуть.

— Как ты его назвал? — обратилась Соня к Скотту. — Круглый дом?

— Так он назван в отцовском рассказе. — Он кивнул на стены. — Видите?

Маркетта Лютер долго разглядывала потолок, перевела взгляд на пол, на дверь, присела, ощупала дверную раму:

— Как странно… Кругом все кривое, да?

— Угу, — буркнула Соня.

Скотт на нее оглянулся:

— Что? Не нравится?

— Напоминает кое-что прочитанное о снах. Говорят, если ты не уверен, сон это или не сон, ищи место, где сходятся стены. Во сне они никогда не смыкаются под четким углом.

— Очень интересно, — сказала Маркетта, но голос прозвучал чуждо, глухо.

Скотт понял, что голос Сони точно так же его поразил — колоссальное пространство дома придает словам непривычное звучание. Он впервые подумал, что, возможно, не следовало приезжать, открывать дверь и входить.

— Тогда и этот дом из сна, — сказал он.

Соня промолчала, агентша рассмеялась послушно и сухо, намекнув, что ему лучше было бы держать язык за зубами.

Скотт прошел через гостиную, открыл застекленные двери парадной столовой, просторной, пустой, кроме нескольких случайных предметов мебели. Хотя его нога никогда не ступала сюда, показалось, будто он уже раньше стоял на этом самом месте. В отцовской рукописи именно отсюда Карл Фэрклот впервые увидел дверь в длинный черный коридор, который никуда не ведет. Он помедлил, устремив взгляд на дубовую дверь в дальнем правом углу, ничем не примечательную, кроме нелепого расположения и длинной медной ручки, точно отвечающей описанию. Дотронулся до ручки — ледяная, будто с той стороны скопилась в ожидании вся холодная тьма грядущей зимы.

Скотт выдохнул, только тогда осознав, как долго задерживал дыхание, глядя туда, где сочинение его отца разошлось, наконец, с реальностью. Первой сознательной мыслью было «Слава богу», и он сразу же обозвал себя идиотом. Чего еще следовало ожидать?

За дверью находится очередной встроенный шкаф. Пустой, простой, не больше того, что в прихожей. Естественно, нет никакого потайного крыла. Видя перед собой две пустые неокрашенные полки с легким изгибом, он невольно потянулся к задней стенке. Стукни дважды, она повернется, не правда ли? Или тут где-то спрятан рычаг? Скотт отступил на шаг со смешанным чувством разочарования и облегчения и вдруг заметил царапины на внутренней стороне створки.

Узкие и глубокие, как от резца или пилки. Три, четыре, иногда пять параллельных борозд, будто внутри сидело попавшее в ловушку животное, или, может быть, человек — отметины располагались на уровне его груди, — или даже ребенок, хотя, конечно, у ребенка не хватило бы сил оставить такие следы.