– А, так ты влюбился! Поражен ударом молнии Юпитера! – усмехнулся Цезарь. – Очень плохо, мой мальчик. Выбрось это из своих мыслей. Белая роза сорвана – богиня сделала это. Розальба не для тебя.

Марк ничего не ответил.

– Конечно, согласен, что это позор, – добавил Цезарь, – когда такая женщина, как она, никогда не узнает объятий мужчины и не вскормит грудью младенца. И все же весталки являются надежным оплотом государства, а оно щедро платит им за это. Я сам испытываю к ним теплые чувства. Тебе известно, что они вступились за меня, когда Сулла[11]назначил цену за мою голову, и только за то, что я отказался развестись со своей первой женой?

– Слышал что-то об этом, но не знал ничего о роли весталок.

– Да, именно так. Сама Верховная жрица-весталка вступилась за меня: не Ливия, а ее предшественница – Флавия использовала свое влияние и сохранила мне жизнь, когда я был совсем молод и нуждался в друзьях. Такие услуги не забываются. Во всяком случае, это произошло еще до твоего рождения, и те времена уже давно прошли. Тогда были одни трудности, а сейчас совсем иные, – взгляд его темных глаз сузился. – Ты никогда не задумывался, почему я всегда беру тебя с собой во время миссий личного характера, а не легионеров-телохранителей, назначенных мне Сенатом?

– Наверное, считаешь официальную охрану излишне показной, – неуверенно ответил Марк.

– Дипломатично сказано, – улыбнулся Цезарь. – Но истина в другом: я мало кому могу доверять, в сенате полно моих врагов, всем это известно. Каждый день против меня замышляются новые заговоры. Держать бразды правления в своих руках означает быть постоянной мишенью для них. Ты один из немногих, кто, как мне кажется, ничего от меня не хочет.

– Ты ставишь меня в глупое положение, Цезарь, – снова улыбнулся Марк.

– Все, что тебе надо от жизни, – это награды за хорошую службу, и пока я жив, прослежу, чтобы ты их получал.

Когда они подошли к паланкину Цезаря, Марк положил руку на рукоятку меча.

– Сходи сегодня вечером в Субуру и найди себе женщину, которая утешит тебя, и забудешь о белой розе, – Цезарь похлопал центуриона по плечу. Рабы низко склонились перед императором в поклоне.

– Устал от продажных женщин в ярких туниках с глазами, подведенными углем, благоухающих персидскими духами, с ярко накрашенными губами, шепчущих лживые слова любви, – Марк тяжело вздохнул.

Цезарь пожал плечами.

– Таков удел солдата. Хочешь что-то получше, найди жену.

– Не могу содержать жену на солдатское жалованье, – засмеялся Марк. – Повышение жалования до двухсот динариев в год, которое ты установил, вряд ли сделает кого-то из нас богатым.

– Можно содержать целую армию на ту добычу, которую вы захватили в Галлии и Иберии, – сухо ответил Цезарь. – Все солдаты твоего легиона привезли достаточно и денег, и столового серебра, – он отдернул занавески паланкина и сел в него, обратившись к Марку с последним словом.

– Сходи куда-нибудь сегодня вечером, сынок, и хорошенько развлекись – тебе нужно отдохнуть.

– Я так и сделаю. Сегодня ужинаю в доме сенатора Валерия Гракха.

– Хорошо, у Гракха прекрасная кухня. Передай ему мои комплименты, – Цезарь закрыл занавески паланкина и постучал по крыше, давая знак рабам продолжать путь.

Марк следовал за паланкином. Несмотря на то, что очень уважал Цезаря, не собирался следовать его совету в данном случае.

Он размышлял, как бы снова увидеть золотоволосую весталку, чего бы это ему не стоило.

Отослав рабыню, колдовавшую над ее волосами, Ларвия Каска Сеяна придирчиво рассматривала себя в полированном серебряном зеркале, не понимая, зачем каждый день делать такие замысловатые прически. Со смертью мужа – да и когда он был жив, то едва замечал жену – единственной целью ее жизни оставалось сохранение его священного имени, то есть скучное существование римской матроны, поддерживающей деловые контакты покойного и тратившей его состояние на благотворительные цели. Но она молода и привлекательна: не каждая римлянка могла гордиться густыми светло-каштановыми волосами, большими серыми глазами.

Все ей ужасно надоело.

Она взяла гребень с туалетного столика и приподняла волосы со лба, критически осматривая лицо: конечно, не такая яркая красота, как у ее сестры, светловолосой и зеленоглазой Юлии, но, в то же время, слишком хороша, чтобы всю жизнь оставаться только хранительницей священной памяти консула Сеяны. Как вдове консула, ей представилась возможность свободно тратить свои деньги, а также по своему усмотрению распоряжаться наследством отца, этого достойного римлянина, продавшего ее консулу Сеяну, а ее младшую сестру Юлию – весталкам. Он успел, как считали многие, хорошо пристроить дочерей, прежде чем раб, которого по его приказу высекли плетьми, отомстил, подлив хозяину ртути в вино.

Муж и отец умерли, и единственный человек, с которым ей приходилось иметь дело, был дед Каска, который, по ее мнению, слишком задержался на этом свете. Он очень часто наведывался к ней, но не был желанным гостем: давала о себе знать усталость, беспокойство и горечь. После смерти не такого уж старого, хотя и старше ее по возрасту, мужа прошло три года. Ему почему-то больше всего нравились двенадцатилетние мальчики, а не молодая жена, однако ей каким-то чудом удалось забеременеть и использовать это как предлог, чтобы не ехать с ним в провинцию, когда его назначили консулом в Киликию, а остаться в Риме. С потерей ребенка у Ларвии пропала последняя надежда в жизни. Но и после этого ей постоянно удавалось находить отговорки, откладывая отъезд к мужу, пока он неожиданно не умер от какой-то варварской лихорадки. Теперь, владея его наследством, можно свободно им распоряжаться, поскольку старшим в семье остался дед Каска, к которому и перешли права опеки над Ларвией, а это значит, что ее ждала судьба благородной римский вдовы в возрасте двадцати двух лет.

Но такую натуру, как Ларвия, никак не устраивала подчиненная роль покорных римских женщин, поведение которых полностью контролировалось мужчинами – сначала отцами, а затем мужьями, – не смевших даже думать, как самим определить свою судьбу в случае смерти их спутников жизни, – ведь нужно было иметь еще и большое мужество, чтобы устоять против общественного мнения, толкавшего вдов на новое замужество. Ей повезло – у нее был сильный характер, но Каска, хотя и старый, не отказывался от своих правил, и внучка боялась его.

Все его боялись: именно ей, Ларвии, в пятнадцать лет пришлось выйти замуж за Сеяна. Деда устраивал политический союз с богатым консулом, хотя о его сексуальных пристрастиях говорил весь Рим; по тем же политическим соображениям судьба сестры Юлии сложилась еще драматичнее: в случае смерти деда, Ларвия становилась совершенно независимой, Юлия же в течение тридцати лет должна хранить девственность только потому, что у ее отца не хватило мужества противостоять Каске, когда тот решил отдать внучку весталкам, добавляя славы семье.