Пиц зажмурилась и забросила за ухо тонкую прядь длинных тусклых черных волос.

— Ну, скажи, — опасливо проговорила она.

— Сначала вытащи меня.

— Зачем же? Я отлично знаю, что ты сам можешь вылезти, когда пожелаешь. А еще я сама знаю, о чем думала, и как это было глупо, поэтому тебя слушать мне вовсе не обязательно.

— Но ведь это совсем не одно и то же, как если бы ты услышала об этом от меня, правда же, Пицци, моя сладенькая, а?

Ящик стола вновь сотрясся от безудержного хихиканья.

— Нет. — На этот раз вздох Пиц прозвучал словно бы с глубины континентального шельфа, а то и ниже. — Слышать об этом от тебя — это совсем другое дело, Мишка Тум-Тум.

Он наклонилась и выдвинула ящик.

Ей ухмыльнулся маленький плюшевый медвежонок. Его зеленые стеклянные глазки злорадно сверкали.

— А потом, — продолжил он прерванное повествование, — потом — это было последнее, о чем ты подумала, но немаловажное. Ты подумала: «Почему я?» Или вернее было сказать так: «Почему не я?» Точно и не придумаю, как тут лучше выразиться. Тут ведь все зависит от того, то ли ты размышляла над тем, как ты одинока — ты, несомненная королева среди тех, Кому Не Назначают Свиданий и Не Приглашают Танцевать, звезда Общества Всеми Отринутых и Забытых, — то ли ты, напротив, пыталась осознать тот факт, что даже у такой драной кошки, как Вильма Пайлют, в эти выходные есть свидание, а у тебя нет никогошеньки, кроме меня!

Бессердечный медвежонок завершил свою жестокую тираду на победной ноте, после чего вновь разразился порцией хихиканья.

Рука Пиц резко метнулась к злорадной игрушке. Ее пальцы сжали розовую мягкую шею.

— А ну-ка скажи мне, почему бы мне не пропустить тебя через машину для резки бумаги? — процедила она сквозь зубы.

— Скажу, скажу. Тебе одна причина нужна? А я тебе две назову, — отозвался медвежонок, ни капельки не напуганный угрозой Пиц. — Во-первых: потому, что эта машина режет только бумагу. Во-вторых: если бы тебе удалось меня изрезать, то с кем бы тебе тогда осталось говорить? — Рот медвежонка, представлявший собой плотный ряд стежков черными нитками, растянулся в немыслимой пародии на настоящую улыбку. — Я зе твой ма-ля-пу-сень-кий, сла-аденький Мисенька Тум-Тумцик! Неузели ты лазолвес меня на кусоцки?

— У-У-У — провыла Пиц. — Я не люблю тебя! С этими словами она хорошенько встряхнула игрушку.

— Без дураков? Да уж. Вот это сюрпризик.

Улыбка медвежонка снова превратилась в ухмылку, а ухмылка на его плюшевой физиономии выглядела более убедительно. — Вы можете не любить меня, леди, но я вам нужен. Очень нужен. Любить вы можете любого, какого пожелаете, тупого лопоухого щенка бигля, у которого все четыре лапы слишком велики. Угу, вот его любите на здоровье. Меня вполне устраивает то, что я незаменим.

— Ты мне не нужен, — не пожелала сдаваться Пиц. — У меня полным-полно...

— ... Друзей? — прервал ее медвежонок и расхохотался ей в лицо — на этот раз он не хихикал, а нагло, открыто хохотал. — Да, конечно, как я только мог забыть обо всех замечательных близких друзьях, которых ты завела в своем родном городке — как же он назывался, а? Ах да, вспомнил: Растяп-вилль, вот как! Дорогуша, когда ты училась в старших классах, ты даже зануд из шахматного клуба подцепить не могла!

Пиц не могла спорить с Мишкой Тум-Тумом. Он говорил правду. Этот безжалостный маленький медвежонок был с ней рядом с тех пор, как она себя помнила. Медвежонка ей подарила мать. Вот только почему-то Эдвине и в голову не пришло сообщить дочке о том, что в этом медведике есть нечто весьма и весьма особенное. Намерения-то у Эдвины были самые лучшие, конечно — разве они не всегда у нее были такими? — когда она так заколдовывала эту игрушку, чтобы она стала не просто источником утешения для ее одинокой дочурки. С помощью дара, обретенного в прошлом, во времена копания в спиритических мусорных кучах, Эдвина Богги привязала Мишку Тум-Тума к Пиц нерушимым (хотя и плавно, медленно действующим) заклинанием, за счет которого эта игрушка никогда не смогла покинуть ее дочь. Кроме того, Эдвина наделила плюшевого медвежонка способностью не только к выслушиванию потаенных желаний девочки, ее рассказов о своих мечтах и печалях.

Эдвина думала, что осуществила поистине уникальный подвиг заботы о том, чтобы ее доченька никогда не чувствовала себя одинокой, а вот с точки зрения Пиц благие намерения Эдвины перешли все границы. Обычные плюшевые медвежата, конечно, годились только на то, что ими можно было отлично швыряться, как подушками, но они-то по крайней мере умели хранить те секреты, которые хозяева нашептывали им в растрепанные ушки из искусственного меха. А Мишка Тум-Тум не только выслушивал признания Пиц. Он запоминал все ее тайны и мог выболтать их всему свету. Как жаль, что Эдвина не обработала игрушку специальным заклятием для хранения тайн, когда делала свое дело.

— А ты не вспоминай о моих проблемах общения в школе, — буркнула Пиц и тем самым предприняла слабенькую попытку отговориться. — То было давно.

И она довольно грубо усадила медведя на настольное пресс-папье.

— А это — сейчас? О-о-о-о, как это тонко подмечено! — съязвил медвежонок. — У меня для тебя новость, моя сладенькая. Угу, ты права. Это — сейчас, и чем дальше, тем больше у тебя того, что ты назвала «проблемами общения». Раньше-то у тебя хотя бы вправду были какие-то дружки-приятели, которые были готовы поболтать с тобой после уроков или даже временами заглядывали к тебе домой во время каникул. Стоило ли огорчаться из-за того, что они так себя вели по наущению папочек и мамочек, которым до смерти хотелось подольститься к твоей мамуле и ее денежкам?

— К моей мамуле... — Это слово, слетев с губ Пиц, не принесло с собой запахов яблочного пирога и хрустящего шоколадного печенья. От него повеяло льдом и желчью. — Если бы моя драгоценная мамуля не была так чертовски занята созданием корпорации, наверное, у меня было бы настоящее детство и хотя бы несколько настоящих друзей. Но нет. Вместо этого меня таскали с собой в качестве крупногабаритной ручной клади все эти годы, покуда она колесила по стране со своими тупыми дружками-хиппарями. А потом, как только ей представилась такая возможность, она стала спихивать меня то одной няньке, то другой. И где она только их откапывала? Неужели вправду где-то есть агентство, которое специализируется над подборе персонала для издевательств над детьми?

— Ц-ц-ц, — поцокал языком медвежонок. — Какая несправедливость. — Он явно был очень доволен собой. — Твоя милая мамочка избавлялась от нянек, как только видела, что они плохо работают, и тут же изыскивала лучший способ заботы о твоем воспитании. Ты только вспомни, сколько денег она угрохала, отправляя тебя в самые лучшие дневные детские центры. А в каких блестящих школах ты училась! Она ничего не жалела для своей малышки Пиц.

— Ничего, — кисло повторила Пиц. — Вот только это я от нее и имела. У меня не было ни корней, ни стабильности, ни одного и того же дома, ни постоянного почтового адреса, никого, кому было бы не все равно, что я с собой творю, лишь бы только я себя не убила и не навредила бы драгоценному семейному бизнесу. Все, что у меня было, — это имя, настолько умопомрачительно дурацкое, что даже самые отъявленные школьные шутники над ним не смеялись. Это было бы так же просто, как отстрел рыбы в бочке. Но зато находилось сколько угодно малолетних садистов, которые затаскивали меня в девчачий туалет, засовывали мою голову в унитаз и предлагали полюбоваться, как там красивенько льется и крутится «пиц-пиц». О Господи. Просто чудо еще, что я еще так легко отделалась.