Аттилий почти ничего более не запомнил, кроме этой всепоглощающей синевы, поскольку они понеслись дальше. Теперь их вела Корелия — вниз, мимо статуй, фонтанов, зеленых орошаемых лужаек, по мозаичному полу, украшенному изображениями обитателей моря, на террасу с плавательным бассейном — таким же синим, выложенным мрамором и обращенным к морю. У бортика тихо покачивался деревянный мяч, как будто кто-то отвлекся на минуту от игры, да так и не вернулся. Аттилий вдруг осознал, насколько пустынным был этот огромный дом, а когда Корелия указала на балюстраду, и Аттилий, положив руки на каменный парапет, осторожно перегнулся через него, он понял, почему вилла опустела. Большинство челяди толпилось сейчас у берега моря.

Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы охватить разумом все детали этой сцены. Местом действия, как Аттилий и ожидал, служило рыбное хозяйство — но оно оказалась куда крупнее, чем он предполагал. И оно было очень старым. Судя по их виду, эти садки построили еще в последние годы республики: от скал отходили каменные стены, образуя замкнутые прямоугольные бассейны. Поверхность одного из них пестрила дохлыми рыбинами. Вокруг самого дальнего бассейна толпились люди, неотрывно глядя на воду; один из них тыкал во что-то багром. Аттилий присмотрелся повнимательнее — для этого ему пришлось заслонить глаза от солнца, — и его замутило. Эта сцена самой своей неподвижностью напомнила ему момент убийства в амфитеатре — момент почти чувственного единения толпы и жертвы.

За спиной у Аттилия старуха испустила горестный вопль отчаяния. Аттилий отступил от балюстрады, повернулся к Корелии и покачал головой. Ему хотелось побыстрее уйти отсюда. Отчаянно хотелось вернуться к своей профессии, к ее насущным делам, простым и добропорядочным. Здесь он ничего не мог поделать.

Но девушка, подступив вплотную, преградила ему путь.

— Пожалуйста! — взмолилась она. — Помоги ей!

Глаза ее были синими — даже синее, чем у Сабины. Казалось, будто они вобрали в себя всю синеву залива, и даже сверкали они точно так же. Аттилий заколебался, стиснул зубы, потом повернулся и неохотно взглянул на море еще раз.

Он заставил себя осмотреть его до самого горизонта, преднамеренно отводя взгляд от рыбной загородки, потом вновь взглянул на прибрежные воды и попытался оценить картину с профессиональной точки зрения. Он увидел деревянные ворота перемычек. Железные ручки — чтобы открывать эти ворота. Металлические решетки, окружающие некоторые бассейны, — чтобы рыба не могла выпрыгнуть оттуда. Мостики. Трубы. Трубы!

Аттилий застыл, потом резко обернулся и, сощурившись, присмотрелся к склону холма. Прибой наверняка должен был проходить сквозь металлические решетки, встроенные в бетонные стены рыбных садков в подводной части стен; это делалось специально, чтобы вода в садках не застаивалась. Это Аттилий знал. Но трубы... Он склонил голову набок. Постепенно до него начало доходить, в чем тут дело. По трубам наверняка поступает пресная вода — чтобы разбавить воду в садках и сделать ее не такой соленой. Как в лагуне. В искусственной лагуне. Идеальные условия для разведения рыбы. И самая капризная, самая трудная для разведения рыба — это красная кефаль, деликатес, предназначенный лишь для самых богатых.

— В каком месте дом подсоединен к акведуку? — негромко спросил Аттилий.

Корелия покачала головой.

— Я не знаю.

«Ответвление должно быть большим, — подумал Аттилий. — Дом такой величины...»

Он присел рядом с плавательным бассейном, зачерпнул пригоршню теплой воды, попробовал ее, нахмурился, подержал на языке, словно знаток, пробующий редкое вино. Насколько Аттилий мог судить, вода была чистой. Но, опять же, — это могло и ничего не значить. Инженер попытался вспомнить, когда он в последний раз проверял сток акведука. Получалось, что лишь вчера вечером, перед тем, как отправиться спать.

— Когда передохла рыба?

Корелия вопросительно взглянула на рабыню, но та уже не замечала ничего вокруг.

— Не знаю. Кажется, часа два назад. Два часа!

Аттилий перемахнул через балюстраду на лежащую внизу террасу и решительно зашагал к берегу.

Представление, разыгранное у края воды, не оправдало ожиданий. Но чего и ждать в наши дни, верно? Амплиату все чаще казалось, что он достиг некой точки — то ли в возрасте, то ли в богатстве, — на которой возбуждение ожидания делается куда сильнее и отчетливее, чем пустота самого свершения. Крики жертвы смолкли, хлынула кровь — и что? Всего лишь еще одна смерть.

Лучшим из всего этого было начало: неспешная подготовка, а затем — продолжительный период, на протяжении которого раб просто плавал, выставив лицо над водой и стараясь не шевелиться, чтобы не привлекать внимания обитателей загородки. Очень забавно. И тем не менее на жаре время тянулось медленно, и Амплиат уже начал было думать, что всю эту затею с муренами перехвалили и что Ведий Поллион был далеко не таким стильным, как ему казалось. Но нет: на аристократию можно положиться всегда и во всем! В тот самый момент, когда Амплиат уже готов был плюнуть и уйти, вода забурлила и — хлоп! — лицо исчезло, словно поплавок, на миг вынырнуло обратно — до чего же оно было потешное! — и исчезло уже навсегда. Задним числом Амплиат решил, что это и было кульминацией представления. Потом уже стало гораздо скучнее. Да и смотреть было неудобно, из-за жара клонящегося к горизонту солнца.

Амплиат снял соломенную шляпу, обмахнул ею лицо, словно веером, и взглянул на сына. Сперва ему показалось, будто Цельзиний смотрит прямо перед собой, но потом он заметил, что юноша сидит зажмурившись. Опять этот мальчишка за свое! Казалось бы, он всегда подчиняется приказам. Так нет же: стоит присмотреться, и видишь, что подчиняется он чисто механически, а сам где-то витает мыслями. Амплиат ткнул его пальцем в ребра, и глаза Цельзиния распахнулись.

Ну вот что у него на уме? По-видимому, какая-то восточная чушь. И виноват во всем он сам, Амплиат. Когда мальчишке было всего шесть лет — то есть двенадцать лет назад, — Амплиат построил на собственные средства храм в Помпеях и посвятил его Исиде. Как бывший раб, он не посмел бы построить храм Юпитеру Величайшему, или Матери Венере, или любому другому из наиболее почитаемых божеств. Но Исида была египтянкой, вполне подходящей богиней для женщин, парикмахеров, актеров, изготовителей благовоний и тому подобной швали. Амплиат подарил этот храм городу от имени Цельзиния, чтобы впоследствии ввести мальчишку в городской совет Помпей. И уловка сработала. Но вот чего Амплиат не предвидел, так это того, что Цельзиний отнесется ко всей этой чепухе серьезно. Но он отнесся серьезно, и, несомненно, сейчас именно об этом и размышлял — об Осирисе, боге Солнца, муже Исиды, которого каждый день на закате убивает его вероломный брат Сет, несущий тьму. И о том, что всякого человека после смерти будет судить владыка загробного царства, и тем, кого он сочтет достойным, будет дарована вечная жизнь, и они восстанут снова, подобно Гору, наследнику Осириса, карающему юному солнцу, несущему свет. Неужели Цельзиний и вправду верит во всю эту бабью болтовню? На самом деле считает, будто и этот полуобглоданный раб, например, может на рассвете восстать из мертвых и отомстить за себя? Амплиат повернулся было, чтобы спросить сына об этом, но тут его отвлек раздавшийся сзади крик. Среди сгрудившихся рабов возникло какое-то шевеление, и Амплиат развернулся вместе с креслом. По лестнице, идущей от виллы, спускался какой-то незнакомый ему мужчина. Спускался, махал руками и что-то кричал.