Шинкарка спросила:

— Отец что-нибудь выпьет?

— Выпьет, — согласился Джобак.

Она поднесла ему деревянную стопку водки. Джобак как бы с подозрением заглянул в стопку, морщась при этом от боли в суставах и во внутренностях.

— Ну, хозяева, будем здоровы!

И с невероятной быстротой опрокинул чарку. Лицо его еще больше скривилось. Красные глазища смотрели на шинкарку с таким выражением, словно она его обманула и вместо водки подала уксус.

— Отец, мы тут говорим об этом еврее, которого Ян Бжик поселил на горе. Джобак сразу загорелся.

— О чем тут говорить? Поднимитесь и разделайтесь с ним во имя Бога. Ведь предупреждал я вас. что он навлечет беду.

— Загаек не даст.

— Загаек — мой друг и заступник. Загаек сам тоже не хочет, чтобы село попало в руки Люцифера… Джобак покосился на чарку.

— Еще маленько…

Яков проснулся среди ночи весь дрожа, тело было в жару, все члены напряжены. Сердце его отчаянно колотилось. Ему приснилась Ванда. Он был потрясен желанием, которое только что испытал. Дикая мысль пришла ему в голову. А что, если спуститься к ней в долину? Она иногда спит в клуне… Все равно я погибший… И все же Яков отдавал себе отчет, что это говорит в нем злой дух. Он чувствовал, как в его жилах кипит кровь. Ему необходимо было остыть, в он пошел к ручью. Вода в нем была ледяной даже в самую жаркую пору, — она текла из растаявшего горного снега. Но Яков решил окунуться. Что ему еще оставалось кроме омовений и молитв? Он скинул порты и вошел в ручей. Луна больше не светила, но небо было полно звезд. В селе говорили, что в ручье всех подстерегает утопленник, по ночам он заманивает юношей и девушек. Но Яков знал, что еврею не следует бояться колдовства. Кроме того, если даже он утонет, это, возможно, лучше для него. "Пускай смерть будет искуплением за мои грехи…" — бормотал он слова, которые некогда произносили приговоренные высшим судом к смертной казни.

Ручей был мелок и полон камней. Только в одном месте вода доходила до груди. Яков ступал осторожно, скользил, чуть было не упал. Он опасался, как бы Валаам не залаял. Но пес, видно, спал в конуре. Яков дошел до глубокого места и нырнул. Как это ни удивительно, но холодная вода не сразу остудила его жар. Ему вспомнились слова из "Песни Песней": "…большие воды не могут погасить любовь…" Боже, что это я! — казнил он себя минутой позже, — там ведь говорится о любви Всевышнего к своему народу, каждое слово полно там Божественного смысла… — Яков окунулся еще и еще раз, покуда его возбуждение не улеглось, и, наконец, вышел из воды. Если только что он дрожал от страсти, то теперь дрожал и от холода. Он вернулся в хлев и укрылся рядном. Он молился про себя: — Боже, чем отступиться мне и прогневить Тебя, убери меня лучше из этой жизни! Я устал от скитаний среди иноверцев, разбойников, идолопоклонников. Приведи меня назад к моим корням, откуда я происхожу!…

Он был не одним человеком, а одновременно двумя. Один молил Бога спасти его от искушения, другой искал предлога, чтобы потворствовать желанию плоти. Ведь Ванда свободна, она не мужняя жена — изворачивался в нем кто-то. Правда, тело у них постоянно пребывает в нечистом состоянии, но, во-первых, к нееврейке неприемлемо понятие нечистоты, во-вторых, она может совершить омовение в ручье. Какое же остается препятствие? Запрет сходится с гоями. Но разве здесь может быть в силе этот запрет? Это ведь особые обстоятельства. Разве Моисей не женился на негритянке? Разве царь Соломон не взял дочь фараона? Правда, те приняли еврейскую веру, так ведь Ванда тоже может принять еврейскую веру. А то, что сказано: "Того, кто вступает в половое сношение с гоей, можно уничтожить", так это лишь в тех случаях, когда это делается открыто, при свидетелях и после предупреждения… Злой дух, дух-искуситель так и сыпал на Якова ученостью, а добродетельный ангел говорил простые слова: долго ли продолжается человеческая жизнь? Долго ли ты молод? Стоит ли ради минуты удовольствия потерять тот мир, который вечен?

Горе мне! Это все потому, что я не учу Тору! — говорил себе Яков. Он стал бормотать стихи из Псалмов. Вдруг его осенило. Он примется перечислять все Шестьсот тринадцать заповедей — те, которые указывают, что надо делать и чего нельзя. Правда, он все их не помнит, но за годы изгнания Яков убедился, что человеческая память прижимиста. Она прячет свои сокровища. Но если проявить настойчивость, она понемногу становится щедрей. Постепенно можно, вероятно, получить у нее все, что она в себя впитала. Но надо не оставлять ее в покое… Яков сразу же принялся вспоминать.

Первая заповедь — это плодиться и размножаться. (Быть может, иметь с Вандой ребенка? — шепнул ему дух-искуситель.) Какая следующая заповедь? Обрезание. А четвертая? Яков не мог вспомнить из "Книги Бытия" хотя бы еще одной заповеди. Тогда он стал вспоминать из "Книги Исхода". Какая первая заповедь? Конечно, приносить жертву в Песах в есть мацу. Но какой прок в том, что он вспоминает, когда завтра он снова забудет? Он должен найти какой-нибудь способ записывать заповеди. Якову пришла идея. Он сделает так, как сделал Моисей. Смог же Моисей высечь Десять заповедей на каменных скрижалях, почему же он, Яков, не сможет? Ему вовсе не надо будет высекать. Он будет выцарапывать гвоздем или выдолбит их долотом. Он раздобудет гвоздь из какой-нибудь балки. Где-то тут в хлеве валяется погнутый крюк… В ту ночь Яков больше не мог уснуть. Почему мне это раньше не пришло в голову? удивлялся он. Надо перехитрить ангела-искусителя. Надо уметь разгадывать его козни. Яков сел и принялся ждать утренней звезды. В хлеву было тихо. Коровы спали. Лишь снаружи доносился плеск ручья. Казалось, весь мир затаил дыхание, ожидая прихода нового дня. Яков забыл о влечении плоти. Он размышлял. Он, Яков, сидит здесь у Яна Бжика в хлеву, а тем временем Создатель правит вселенной. Текут реки, волнуются моря, каждая звезда в небе движется по намеченному для нее пути. Вот поспеют хлеба на полях и начнется жатва. Но кто заставил колос налиться? Каким образом зернышко превратилось в колос? Каким образом другое зернышко становится деревом с листьями, ветвями, плодами? Постижимо ли, как из капельки семени зарождается в материнском чреве человек? Это же все — чудеса, сплошные чудеса! Конечно, возникают вопросы, но кто такой человек, чтобы он осмелился постичь Божий промысел?…

Яков более не мог лежать и ждать рассвета. Он поднялся, произнес утреннюю благодарственную молитву, совершил омовение рук. В это мгновение сквозь щель в двери прорвалась пурпурная полоса. Яков вышел на двор. Солнце только-только стало выходить из-за горы. Птица, которая всегда возвещала приход дня, испустила свой скрипучий крик. Птица хорошо знала свое дело…

Яков принялся искать крюк, который, насколько он помнил, должен был лежать на одной из полок, где стояли крынки для молока. Но крюк исчез. Это проделки сатаны, подумал он, сатане не по вкусу моя затея с заповедями. Яков снял крынки, снова водрузил их на место. Теперь он искал на земле среди соломы. Он не терял надежды. Только бы не сдаться! Ни одно дело во славу Бога не дается легко.

Яков отыскал крюк. Он лежал в углу на полке. Яков не мог понять, почему он его раньше не нащупал. Так, видно, суждено. Кто-то много лет тому назад оставил здесь этот крюк, чтобы теперь Яков мог начертать Божии заповеди…