этим оперативный штаб. Он уклонился от ответа на вопрос об оперативном штабе, но сказал о себе: «Я сам нашел канал и вышел на представителя Масхадова в Баку. Я был знаком с Масхадовым; когда-то, когда он еще был легальным президентом Ичкерии, я подарил ему Коран. И когда я позвонил этому человеку в Баку, я ему сказал: „Здесь ваши уроды держат наших детей, ссылаясь на то, что их командующий Масхадов дал им такое распоряжение и что без него они делать ничего не будут. Так вот, найди Аслана и скажи ему, что он до сих пор жив, потому что его мой Коран бережет. А теперь наступило время ему вмешаться, если он мужчина“. На это он мне ответил: „Да, я все знаю, но там, где он находится, глубокая ночь“. Я ему говорю: „Его что, нельзя разбудить?“ Он пообещал связаться с ним, и больше я его не слышал. Я знаю, что ему даже не нужно было приезжать, достаточно было сделать звонок в школу, и все. И я не верю в эти версии о том, что Масхадов готов был приехать. Никто никуда не готов был приехать. У меня с ним были личные отношения, и общение со мной для него было самым безопасным общением, ему нужно было просто мне позвонить. Я из-за этого звонка трое суток телефон из рук не выпускал, хотя мне было не до телефона тогда. И этот мерзавец, будь он трижды на том свете проклят, даже не соизволил позвонить! А потом оказалось, что он не спал на другом конце земного шара, а сидел здесь, как мокрый котенок, в подвале. Это вот то, что я знаю. А то, что делали федералы, звали они его или нет, я этого не видел».

Из опроса террориста Нурпаши Кулаева в Верховном суде Северной Осетии 31 мая 2005 года:

– Ну в школе Полковник с кем-то связывался по телефону?

– Связывался. Но нам не говорили. Он с правительством, с Москвой, постоянно на русском языке говорил.

– Так с кем он говорил?

– С кем, я не знаю. Кого-то звал туда. 4 человека. […] И он говорил, что вы давно должны уже были быть здесь. […]

– Из ваших показаний сегодня я поняла, что вы должны были вернуться на базу. То есть в тот лагерь, и об этом говорил и ваш Полковник. Вот какие пути отхода были предусмотрены вами?

– Он сказал, что если войска выведут из горных районов, то ничего не будет.

– Откуда?

– Из горных районов Чечни.

– При отходе вы должны были брать с собой заложников?

– Он говорил, что надо заложников брать на автобусах. Потом отпустит, отправит обратно.

– Скажите, что-либо вам известно о том, что от имени Басаева была написана записка?

– Нет. […]

– Где писалась записка?

– Я не знаю. Полковник в школе по телефону говорил, что записку должны прочитать по телевизору, чтоб все люди знали[6].

2 сентября 2004 года, несмотря на утверждения властей о трех сотнях заложников, на площади у ДК уже точно знают – в школе больше восьмисот человек. Минувшим вечером родственники заложников собрались в группы и записали имена своих близких, которые пошли на первый звонок в школу № 1.

Уже известно, что у председателя парламента Северной Осетии Таймураза Мамсурова в школе № 1 двое детей, и он наверняка сообщил оперативному штабу о масштабах трагедии. Штабисты, безусловно, к этому времени уже располагали схемой школы и спортивного зала со всей технической информацией, так что они не могли не знать, сколько там заложников. Министру Дзантиеву, который вышел к бесланским жителям, крикнули что-то по-осетински, и он признал: «Да, я знаю, мы сами эти списки составляли. Получается, только детей там 400 человек, не считая родителей и педагогов». На вопрос, почему в официальной версии говорится про 354, он не ответил. Выглядел он довольно беспомощно.

Я до сих пор не понимаю, зачем нужна была эта ложь про 350 заложников. У меня есть только одно объяснение: власть испугалась заявить на всю страну, что в школе какими-то отморозками захвачено более тысячи человек. Не 3, не 30, а 1128. Получается, теракт тщательно и долго готовился, ведь невозможно провернуть такую операцию с ходу. И получается, власть проглядела эту подготовку. Облажалась. И зачем тогда стране такая власть? Эта информация сама по себе была для власти приговором. Но укрывательство правды дорого стоило всем.

С этого дня властям здесь больше не верили. Люди чувствовали себя преданными. Трудно пришлось и журналистам – особенно телевизионщикам. Их обвиняли во лжи и отказывались с ними говорить: «Все равно не скажете правды».

Дзантиев рассказывал о террористах: «Мы пытались с ними говорить, предлагали им обменять взрослых на детей. Мы даже зеленый коридор до границы им предлагали: „Уйдите отсюда, только оставьте наших детей“. Отказались».

Люди на площади стали кричать, что террористы требуют переговоров, а к ним никто не идет. И что они требуют вывода войск из Чечни, а им этого никто не обещает.

Утром 2 сентября врач Леонид Рошаль приехал к школе, но его встреча с захватчиками не состоялась. По официальной версии, боевики сами отказались с ним встречаться. По неофициальной – они требовали, чтобы в школу пришли все четверо переговорщиков одновременно. Принесенные Рошалем вода и еда остались нетронутыми в вестибюле школы.

На улице у Дома культуры росло напряжение. Женщины падали в обморок.

К обеду президент Дзасохов вышел к родственникам заложников и пообещал, что после 15 часов дня переговоры с террористами будут возобновлены – а пока с ними снова устанавливается контакт.

Позже заложники расскажут, что, услышав из теленовостей, что в школе 350 заложников, террористы взбесились и стали стрелять поверх голов людей, крича им, что их «сдали, как баранов». Возможно, по этой причине боевики и перестали выходить на связь со штабом, а также запретили заложникам пить и выходить в туалет.

Из показаний потерпевшей Регины Кусаевой:

– После чего вам перестали давать еду, после каких действий?

– На второе утро. Вначале они давали воду, час перерыв был как бы. Потом настало утро. Какое-то время утром они еще давали. Потом они вышли и сказали: «Мы вместе с вами объявляем голодовку. То есть сухую голодовку. Не будете пить». Якобы для того, чтобы приняли меры о прекращении войны в Чечне. «Террористы? Какие мы террористы. Мы борцы за свободу», – что-то типа этого[7].