«А из окон учебного центра ваши дети смогут любоваться океаном…» – про себя повторила я слова Элайи Фарелла и с трудом удержала рвущиеся наружу слезы.

– Ну что, выбрала? – сообразив, почему я так тяжело вздохнула, Линда попробовала отвлечь меня от мрачных мыслей.

– Пока нет, – снова вздохнула я. – Да и без Вика как-то не хочется.

– Ну, вот, начинается, – возмущенно уперев в бока кулаки, поддакнула ей Вильямс. – А о нас ты подумала?

– А вы при чем? – не поняла я.

– Как это при чем? Право первой ночи… вернее, выбора дома принадлежит сладкой парочке номер один, Большому Демону и его Тени, – усмехнулся Гельмут. – А вот когда вы ткнете пальцем в свое логово, начнется ночь длинных ножей.

– И мы передеремся за возможность занять дом поближе к тебе и Вику, – захихикала Бренда Стоун. – Кстати, ты на кого ставишь?

– Болтуны, – фыркнула я и, опустив флаер чуть ниже, повела его по второму кругу. Пытаясь понять, в каком из домов мне бы хотелось жить. И ломая голову над тем, откуда об объекте «А-1» мог узнать Томми.

Остановившись на пороге кабинета, профессор Бергман прищурился, механически пригладил и без того идеальную прическу, одернул пиджак и посмотрел на генерала:

– Я только что прошел последний контрольный осмотр. Что дальше?

– Здравствуйте, профессор! – улыбнулся Харитонов. – Рад за вас! Вот теперь вы смотритесь лет на тридцать моложе. Располагайтесь – теперь мы можем продолжить начатый неделю назад разговор.

– А зачем? – На лице Бергмана появилась кривая ухмылка. – Нет, конечно же, в качестве благодарности за бесплатное омоложение я могу с вами пообщаться. Но особого толку от этого не вижу. Ибо, несмотря на столь неожиданное предложение «привести себя в порядок» еще «до начала серьезного разговора», я все равно не собираюсь отступать от своих принципов. Или вы считаете, что в благодарность я должен был броситься вам на шею?

– Я предложил вам пройти эту процедуру не потому, что пытался вас купить. У меня нет необходимости придумывать столь экзотические способы для вербовки, – усмехнулся Владимир Семенович. – Те, кто на меня работает, работают или за идею, или по принуждению.

– Есть и такие? – удивился профессор.

– Да. И достаточно много.

– И вы так спокойно об этом говорите? Зная, что я за человек? – удивился Бергман.

– А почему вы думаете, что я должен кривить душой? Те, кого я заставил работать, знали, на что шли. И им воздалось по их же делам. Не более. Кстати, ваше досье я изучил и прекрасно представляю, что вы за личность. Скажу больше: ваше упрямство и болезненная принципиальность мне импонируют. А желание работать только с теми, кого вы уважаете, полностью устраивает. Впрочем, вы это поймете чуть позже. А пока не тратьте время на анализ моего поведения. Я не собираюсь с вами играть. И принуждать ВАС – тоже. Мне кажется, что вы примете нужное мне решение самостоятельно.

– Что ж, посмотрим. Тогда я хочу услышать, что именно вам надо от меня.

– Мне надо, чтобы вы вернулись к работе над проектом «ACL-312».

– Смеетесь? – Лицо Бергмана покрылось красными пятнами, а на шее вздулись вены. – Вы вообще представляете, о чем говорите? Знаете, чем для меня закончилась работа над этим проектом? Восемнадцать лет после ареста и суда я не жил, а существовал! Нищенская пенсия, которой хватало только на оплату коммунальных услуг, питание и одежду! Крайне ограниченный круг лиц, с которыми мне было рекомендовано общаться! Запрет на пользование коммами, локалками и Галанетом!

– Честно говоря, не представляю.

– Я вот тоже не представлял, – криво усмехнулся Бергман. – До моего ареста я считал себя чуть ли не полубогом! Как же, сервер моего комма был завален предложениями поработать в самых известных институтах Конфедерации! Суммы, которые мне предлагали за обычную консультацию, поражали воображение! Чуть ли не каждая проведенная мною операция вызывала фурор среди коллег, а принципы моей работы изучали чуть ли не с первого курса института. Согласись я на любое предложение из перемещенных в корзину – и я бы сейчас был миллионером. Однако я был молод, наивен и искренне считал, что талант должен работать на Человечество! Поэтому… поэтому я стал работать на правительство. А когда его политика слегка поменялась, я даже и не понял, чем это грозит лично мне. Так как корпел над исследованиями и делал дело, которое считал ДОСТОЙНЫМ.

– Человечество – это не только правительство, профессор, – дождавшись паузы, вздохнул Харитонов, – но и простые люди.

– Да. Я это понял во время допросов. Когда «простые люди», «добросовестно» выполняющие должностные обязанности, попытались заставить меня оговорить и себя, и десятка полтора своих коллег. Кстати, после суда и вынесения приговора легче мне не стало. А вы знаете, что такое потрошение[20]? Знаете, каково просыпаться после того, как тебе очередной раз промоют мозги?

– Очередной раз? – удивился Владимир Семенович. – А что, «потрошений» было несколько?

– Несколько?! А тридцать шесть не хотите? – взвыл профессор. – Их повторяли раз в полгода! В первую неделю мая и в последнюю неделю ноября! Где-то за месяц до потрошения у меня начисто пропадал сон и аппетит. И заодно интерес к жизни. Ну а после процедуры я раз пять впадал в кому. Ну а к кошмарам, которые снятся мне почти каждую ночь, я практически привык.

– Но ведь ваша статья не подразумевает повторного сканирования.

– Это в теории! А на практике… на практике все по-другому! Сканирование используют как кнут! Чтобы наказывать непокорных. Если бы не мой возраст и состояние здоровья, то меня бы потрошили еще чаще.

– Как же вы умудрились выжить?

– Я загрузил себя работой, – слегка успокоился Бергман. – Решил написать книгу. Мысленно. Заучивал наизусть каждую ее главу, предложение за предложением. Правда, после потрошения некоторые куски иногда забывались. И мне приходилось «писать» их заново. Сизифов труд. Но альтернативы у меня не было. Никакой.

– Мда. Я себе представлял наказание несколько иначе, – мрачно посмотрев на стоящего у дверей Тишкина, буркнул Харитонов. – То есть получается, что до такого состояния вы довели себя намеренно? Чтобы уменьшить количество процедур?

– Смеетесь? Если вы – поднадзорный, то омоложение вам не грозит. Про него просто «забывают». Контроль за вашим здоровьем – минимальный. Медблок квартиры и датчики чипа, вживленного в кости черепа, настроены реагировать только на критические состояния. Ну, и на выход за пределы разрешенной зоны. Все остальное – твои проблемы. Живи как хочешь. Вернее, в тех пределах, которые тебе дозволены. В моем случае – это четыре стены квартиры и короткая прогулка к куратору и обратно. И все! Никаких магазинов, спорткомплексов или врачей. Нет, заниматься собой официально не запрещено: хочешь тренироваться – в твоем распоряжении аж шестнадцать квадратных метров жилплощади! Четыре шага от стены до стены. Пять – от двери до окна. Шесть с половиной – из угла в угол по диагонали. Кровать, стол, два стула, система централизованной доставки. Впрочем, есть даже возможность поразвлечься – сходить в комитет по надзору за заключенными и обратно. Два раза в день. Утром и вечером. Дорога от дома до него занимает четыре минуты двадцать секунд. Если не торопиться. Вернее, занимала. Первые три года. Потом… я стал чувствовать себя заметно хуже. И добирался до куратора за семь с половиной. В этом году я преодолел десятиминутный барьер.