Даже спустя десять лет одобрение Риверса радовало Саймона. Он ухмыльнулся, откинулся на спинку стула и сказал:

— Я никогда не отличался робостью.

— Говорят, какой-то чудак попытался задавать вопросы в Бург-Холле? — раздался голос от двери.

У Саймона внутри что-то сжалось. Ему не надо было оборачиваться, чтобы узнать Колина Эшуорта, графа Дрейтона. Тем не менее он взглянул через плечо и увидел радостно ухмыляющегося молодого человека. Как и Саймон, Колин был аристократом до мозга костей. Когда-то они вместе посещали университет и делили одну комнату на двоих. Сейчас же Колин тоже занимался исследовательской работой в университетской школе натурфилософии.

— Интересно, — сказал граф со смешком, — сохранил ли несчастный паренек голову?

— Пока да, — коротко ответил Саймон, стараясь сохранять нейтральное выражение лица.

— А мы-то думали, когда увидим тебя снова! — Бенджамин обошел стол и крепко пожал Колину руку. — Что задержало тебя в поместье?

Семейное гнездо Колина располагалось далеко на западе, На болотах северного Девона. Члены семьи давно покинули построенное средневековое поместье и переселились в благоустроенные дома в Лондоне и «Королевском Аскоте», предоставив Колину заботится о счетах, ремонтных работах и благосостоянии арендаторов.

Но об этом Колин не упомянул.

— Пастухи, — лаконично сообщил он.

Его истинной страстью, кроме, конечно, науки, были лошади и верховая езда. Увлечение отразилось и на внешности графа — он имел атлетическое телосложение, загорелую обветренную кожу лица и великолепную осанку.

Отодвинув от стены стул, Колин уселся на него верхом и внимательно посмотрел на Саймона — словно химик, проверяющий свой запас растворов и соединений. Одновременно он протянул ему руку, и Саймон после короткого колебания пожал ее.

— Ну и как? — спросил он. — Есть результаты сегодняшнего мозгового штурма?

Вопрос, равно как и кривая ухмылка Колина, содержал изрядную долю скептицизма и слабую насмешку. Последнюю Саймон решил проигнорировать. Что же касается скептицизма, его трудно было не признать обоснованным.

— Пока не знаю. Студенты только что сдали работы. Но судя по моим предыдущим попыткам, думаю, мне так и не удастся найти подходящего помощника.

— Может, ты слишком требователен? — спросил Колин. — В конце концов, они всего лишь студенты, и им предстоит еще многому научиться. Если тебе необходим профессионал, выбери одного из нас. Или ты перестал доверять своим друзьям-галилейцам?

Колин упомянул о клубе «Галилей», союзе единомышленников, беззаветно преданных научным разработкам и их практическому применению. Клуб был назван именем одного из самых смелых и решительных ученых в истории науки, и действовал по принципу: ничто не помогает прогрессу больше, чем хорошая дружеская конкуренция. Правда, временами конкуренция переставала быть дружеской, и борьба между членами клуба разгоралась не на жизнь, а на смерть. Три члена клуба как раз сидели в кабинете Бена Риверса. Четвертый — Эррол Куинси — вчера уехал в Лондон, он возглавлял симпозиум в Королевском обществе.

Бен хохотнул в ответ на вопрос Колина.

— Ты отлично знаешь, почему он этого до сих пор не сделал. Как говорится, две хозяйки не уживутся в одной кухне. Студент сделает то, что ему сказано, не испытывая искушения добавить один или два ингредиента самостоятельно.

Граф отмахнулся и от намека Бена, и от предложенной сладости.

— Возможно, членам клуба «Галилей» пора объединить усилия, а не вести себя как завистливые дебютантки, нацелившиеся на одного жениха.

— Лично я нацелился только на результаты моих опытов, которые должны подтвердить мои же теории. У каждого из нас очень разные цели, — ответил Саймон.

— Основанные на одних и тех же принципах электромагнетизма, — усмехнулся Колин.

Саймон с готовностью согласился:

— Уместно напомнить, как мы претворяем наши принципы в жизнь. Лично я всегда готов поделиться своими находками в области устойчивых электрических токов.

— Но не более того.

В голосе Колина прозвучал вызов.

— Пока нет, — спокойно ответствовал Саймон, выделив, первое слово.

Из четырех членов клуба «Галилей» страсти чаще всего разгорались между ним и Колином. Так было всегда, и однажды дело едва не дошло до драки в лаборатории. И хотя они издавна были близкими друзьями, прошлой зимой обстоятельства изменились, причем безвозвратно, во всяком случае, так считал Саймон.

Однако ему хотелось положить конец дискуссии по совершенно другой причине. Его последний проект находился еще в экспериментальной стадии, и говорить о нем было рано, тем более с Колином и Риверсом. Его теории были слишком уж радикальны… и опасны.

— Твоя немногословность, конечно, не имеет ничего общего с желанием получить медаль Копли[1]? — Колин скорее обвинял, чем спрашивал.

— Ты имеешь в виду морковку, которой нас ежегодно дразнит Королевское общество? — Саймон криво ухмыльнулся и покачал головой: — Извини, но медаль Копли меня не интересует.

Колин посмотрел на друга-соперника:

— Как всегда, ты у нас одна сплошная тайна. Хотелось бы знать, что сегодня прячет в рукаве Безумный Маркиз Харроу?

— Скоро увидишь.

Саймон сделал над собой усилие, чтобы не заскрипеть зубами от злости. Он ненавидел прозвище, приклеившееся к нему после смерти жены. Возможно, оно было заслуженным, ведь горе едва не свело его с ума. И его стали бояться не только коллеги из Кембриджа, но и собственные слуги, зачастую не без оснований.

Если бы кто-нибудь другой назвал Саймона Безумным Маркизом, он бы наверняка сломал этому типу нос либо подбил глаз, но своим друзьям из клуба «Галилей» он позволял то, чего ни за что не позволил бы постороннему. Это прозвище стало чем-то вроде мрачной шутки между ними, весьма своеобразным выражением привязанности людей, которые знали и понимали Саймона лучше других.

Вот только… Он втайне уже лишил такой привилегии Колина, правда, граф до сих пор не понял этого.

— Джентльмены! — Бен поднял руку, желая подавить ссору в зародыше. — Прорыв для одного из нас — это успех всех. Как ты прекрасно знаешь, Саймон, медаль Копли — это не простая морковка. Конечно, для богатого аристократа грант, сопровождающий эту награду, — сущая ерунда.

Сказанное было чистой правдой. Маркизу Харроу не нужно было финансирование, выделяемое вместе с почетной медалью, чего нельзя было сказать о Бене или Эрроле. Настоящей, желанной наградой было бы для него признание коллег и возможность продемонстрировать им свои научные открытия. Хотя в последнее время слава тоже утратила для него былую привлекательность. Результат был той самой морковкой, которая постоянно маячила перед носом, но в руки не давалась. Прорыв в исследованиях — вот единственная форма одобрения, которой он желал.