В любом случае, мне это не нравится. Я бы предпочла остаться со своим будущим арт‑объектом наедине.

— Я была в Греции, — отвечаю уверенно несмотря на то, что врач светит мне в глаза каким‑то фонариком, вызывая новый приступ головной боли. — Вы бывали на Санторини, доктор?

Прекрасный темноволосый мужчина переворачивает мою руку и ведет по чувствительной коже железным наконечником фонарика, я смеюсь от щекочущих ощущений.

— Нет, не доводилось, — отстраненно отвечает он. — И как там? — он бросает какой‑то непонятный взгляд на мужика, издающего тяжкий вздох.

— Самые прекрасные сыр и вино, которые я пробовала, самые красивые закаты, что фотографировала. Вам стоит запланировать отпуск, доктор, я бы порекомендовала вам лучшие места и виды.

Губ касается легкая полуулыбка. Флиртовать с мужчиной в больничной палате, в халате в цветочек, на фоне левого мужика? Вызов принят!

— Что последнее помните? — игнорируя мое красноречивое предложение экскурсовода, врач переходит к моим ногам. Приподнимает одеяло, перехватывает ступню широкой ладонью. У меня в ответ перехватывает дыхание. Не только от вида его светлой кожи на моей загорелой, но и потому, что это одна их самых эрогенных зон в моем теле.

Металл снова скользит по коже, приливая кровь к низу живота. Да, продолжайте, доктор.

— Щекотно, — выдыхаю я. А сама заливаюсь жаром. Уф, с такими медицинскими процедурами я не прочь здесь задержаться. Что он там спрашивал?

— Хорошо, — вынимает из кармана ручку, щелкает стержнем, берет в руки неизменную папку, чтобы сделать пометки. — Так что последнее помните? — спрашивает, не поднимая головы.

— Эм, — напрягаю извилины. Наверное, про страстного грека упоминать не стоит? — Санторини, крепость святого Николаса, закат. Я упала. Точно. Честно говоря, понятия не имею, как оказалась на родине, — смеюсь, будто это такая мелочь.

Правда, ну мелочь же. Упала там в августе, очнулась тут зимой. Неожиданное понимание ситуации накатывает волной страха. Я успела уже попаниковать лежа в снегу с пробитой головой, но сейчас кажется, та паника была недостаточно объемной. Вот то, как перехватывает грудную клетку сейчас уже больше похоже на реакцию нормального человека.

Запоздалая ответка от нервной системы — это тоже последствия травмы?

— Когда она была в Греции? — мой прекрасный врач обращается к мужику, растирающему лоб с видом уставшего от жизни лесника. Ему‑то откуда знать?

— Я не знаю, она много ездит, — тихо подтверждает мои слова.

Боже, мы же даже не были знакомы в тот период! Не уверена, что и сейчас знакомы достаточно близко. Допускаю, что он все‑таки чей‑то муж. Кто умудрился подцепить этого йети? Катька, моя единственная подружка с универа, с которой мы видимся ровно раз в год? Или моя странная соседка по лестничной клетке, что искренне считает нас подругами, когда стучит в полвторого ночи в дверь, спрашивая про презики? Больше я ни с кем на постоянной основе не пересекаюсь, а значит других общих знакомых у нас быть не может.

Я пытаюсь дышать глубже, не давая себе уходить далеко в размышления. Мне хорошо известно, как быстро я могу впасть в удушающее состояние полного отсутствия контроля над телом. Повышенная эмоциональность — не диагноз, но путь к постоянному дискомфорту в жизни. Поэтому я стараюсь ни на одной мысли не останавливаться долго и всегда идти куда‑то вперед. Это помогает.

Но сейчас двигаться некуда.

Я в палате с дырой в башке, вокруг только мерзкие зелено‑белые стены, а телефон — единственный источник информации — в отключке.

— Какой сейчас месяц? — спрашиваю, обращаясь к врачу.

— Февраль.

— Полгода, — едва выдыхаю я, прикрывая глаза.

Ладонью пытаюсь притормозить разогнавшееся сердцебиение. Вот это меня стукнуло.

— Но как? — голос хрипит. — Как это возможно, куда делись полгода? — распахиваю глаза и тут же натыкаюсь на два тяжелых взгляда.

— Ретроградная амнезия не такое уж редкое последствие черепно‑мозговой травмы, — красивый безжалостный доктор присаживается на край больничной койки и смотрит мне прямо в глаза. Мягко и с жалостью. — Не стоит переживать. Как правило, при своевременной диагностике память удается вернуть за несколько дней интенсивной терапии.

— А если это не полгода? — хриплый мужской голос разносится в тишине палаты особенно устрашающе. — Не кратковременная потеря памяти?

В каком это смысле, йети?

— Сложно прогнозировать без подробных анализов, — хмурится темноволосый эскулап. — Какой сейчас год? — снова обращается ко мне.

— Две тысячи двадцатый, — выдыхаю, понимая, куда идет этот разговор.

Но этого же не может быть? Это же только в дешевых сериалах героиня теряет несколько лет своей жизни и приобретает новую личность. А где‑то на фоне обязательно маячит злодей, что не преминет воспользоваться ситуацией. Ну что ж, Марина, ты хотела в Бразилию? Бразилия пришла сама. Со всем своим карнавалом и тупыми сценариями прямо тебе в голову.

— Сколько? — шепчу онемевшими губами.

Врач и мужик с кислой миной переглядываются. Я начинаю психовать. Машины уже летают? Мне сорок? Россию захватил Китай?

— Ну! — сажусь в кровати, не в силах больше лежать.

— Полтора года.

Ладно. Хорошо. Это не так страшно, как я себе представила. За полтора года мало, что могло поменяться. У некоторых людей — вообще ничего. У меня — волосы. Все нормально. Нормально.

— Ла‑а‑адно, — снова откидываюсь на подушку, смотря в успокаивающие омуты глаз красивого врача. Он касается моей руки, я улыбаюсь и решаю не истерить, падая в его глазах ниже плинтуса. — Это можно пережить.

Уверенно киваю, доктор кивает в ответ, мягко сжимая мою ладонь.

— Мы женаты, — нетерпеливо влезает в разговор бородатый. — У нас ребенок.

А вот это пережить уже сложнее.

* * *

— Хорошо, а где кольцо?! — победно вскидываю правую руку, демонстрируя полное отсутствие украшений.

Этот поединок в формате «вопрос‑ответ» разгорается все сильнее. Потому что я ему не верю! Не верю! Засыпаю миллионами каверзных вопросов, но он на все находит ответ: и как звали бабушку, и какой институт я окончила, и сколько раз я умудрилась подхватить менингит. Словно выучил краткую инструкцию по моей жизни.

— Мы отказались от этой формальности, — устало говорит йети.

Черт, очень на меня похоже.

Я тяжело опускаю кисть руки на одеяло, полная отчаяния.

Мой свежеиспеченный муж в очередной раз громко выдыхает воздух и протирает лицо большой ладонью. Все его тело кричит о том, как ему некомфортно: и эта подрагивающая нога, закинутая на колено, и тяжелый немигающий взгляд исподлобья, и беспокойные пальцы, то и дело, теребящие бороду. Неаккуратную патлатую бороду.