Саймон провел рукой по волосам, машинально разглядывая свое отражение в зеркале напротив. Там он увидел красивого высокого мужчину в дорогом черном вечернем костюме. На его лице выражалось плохо скрываемое состояние сильнейшего шока.

Спустя мгновение Саймон едва заметно улыбнулся и тяжело вздохнул. Обанкротившийся аристократ — не слишком оригинально, что и говорить. Впрочем, у него были кое‑какие заначки на черный день. Вполне хватит, чтобы заплатить за книгу. Хотя, наверное, теперь ему стоило бы подумать не о книге, а о том, чтобы расплатиться с кредиторами. Смешно! Кто же в Лондоне платит своим кредиторам?

Саймон рассмеялся вслух, все так же глядя на свое отражение. Ему нравилось это странное чувство, когда он наблюдал за собой как бы со стороны. Так было проще пережить дурные вести.

Повернувшись к Дэлзиелу, который тут же инстинктивно зажмурился, он сказал:

— Завтра утром я привезу тебе деньги. Жди меня дома, никуда не уходи.

— Хорошо, хорошо, — быстро проговорил тот. — Я буду вас ждать.

Саймон в шутку поднял руку, словно для удара, и Дэлзиела как ветром сдуло.

Харкорт с сожалением посмотрел ему вслед.

— Так это правда? — спросил он Саймона. — У тебя финансовые затруднения?

— И настолько серьезные, что я начинаю охоту за богатыми невестами.

Харкорт удивленно уставился на друга, но тот лишь пожал плечами. Он никогда не был противником брака и однажды был даже помолвлен. Однако теперь ему предстояло жениться не по любви, а по жестокой необходимости. Он вынужден был жениться на больших деньгах.

От этой мысли ему стало невыносимо скучно и тоскливо.

— Совсем не ко времени, — покачал головой Харкорт. — Сезон подходит к концу.

— Да, — вздохнул Саймон, — придется летом поехать в Шотландию. — Он едва слышно засмеялся.

Неужели уже дошло до такого?!

— Извини, — задумчиво проговорил Харкорт, — пожалуй, я все же дам этому Дэлзиелу пару раз по роже. Встретимся потом на улице?

Саймон неожиданно вспомнил о своем обещании вернуться к леди Суонби еще до рассвета. Она уверяла, что ее муж всегда очень крепко спит. Нет, не сегодня. Может, завтра? Скорее всего весь завтрашний день пройдет в переговорах с паникующими стряпчими, секретарями, управляющими… Порой ему казалось, что добрых полмира зависит от наполненности банковских счетов лорда Рашдена.

— Я буду надеяться на лучшее, — сказал Харкорт и, дружески хлопнув Саймона по спине, исчез.

От стола донесся низкий распутный голос:

— Так это ты всех спугнул?

— Что? — Саймон повернулся в сторону лежавшей на столе девицы. Бедра и лоно были покрыты слоем орехов. Хорошо еще, что девица была определенно совершеннолетняя. — Нет, — улыбнулся Саймон. — Боюсь, это они переиграли меня. — Он оглядел разнообразные закуски, разложенные на теле девицы, и засмеялся: — Никогда еще мне не приходилось завидовать еде. — С этими словами он медленно взял грецкий орех.

— Возьми еще, — промурлыкала девица. — Ты можешь взять хоть все! И может, что‑нибудь еще… на десерт.

— Ты очаровательна, — пробормотал Саймон. Увы, он не любил играть по чужим правилам. К тому же сейчас ему было совсем не до этого. — Как‑нибудь в другой раз, милая…

Взяв ее руку, он поднес ее к губам и поцеловал. Потом резко повернулся и направился к выходу.

Проходя по коридору, он услышал, как часы били полночь. Откуда‑то донесся испуганный вопль — должно быть, Харкорт настиг Дэлзиела.

Саймону вдруг стало смешно. Он расхохотался, да с такой пугающей силой, что ему пришлось остановиться и прислониться к стене, чтобы прекратить этот странный смех. Он не понимал, что его так рассмешило, но желание хохотать росло в нем с каждой секундой. В голове мелькал калейдоскоп из разных картинок жизни: кричащий Дэлзиел; старый Рашден, распродающий свои книги; поиски богатой невесты; молоденькие девушки в белых платьях, впервые выехавшие в свет; отвращение на лице матери, когда она узнает обо всем; собственные, так и не оправдавшие себя якобы большие способности к музыке; юность, растраченная впустую в тщетных попытках реализовать свои музыкальные амбиции…

Саймон вытер неожиданно выступившие слезы. Внутри себя он вдруг почувствовал какую‑то растущую холодную пустоту и тупую ноющую боль в сердце. Он был один в этом коридоре, один во всем мире.

Его ждала леди Суонби. Эта мысль заставила его сделать глубокий вдох и оторваться от стены. Боже упаси заставлять ее ждать! Нельзя причинять ей неудобство — ведь ей придется искать ему замену на эту ночь.

Саймон печально покачал головой, услышал отдаленные ругательства Харкорта и заставил себя улыбнуться. Спускаясь по лестнице, он салютовал часам, пробившим полночь, и пробормотал:

— Время никого не ждет. И каждый день для кого‑то оно истекает.

После смерти матери Нелл стала часто задумываться о жизни. Некоторые люди рождаются праведными, и мать Нелл была одной из них: добродетельной, благочестивой, с тихим высоким голоском, словно созданным для негромкого чтения молитв. На поминках люди говорили, что в молодости она была настоящей красавицей, но Нелл не могла в это поверить. Красота — это широкая улыбка, громкий смех, беспечное отношение к тому, что будет завтра.

Мать, напротив, всегда думала о будущем и о последствиях поступков, как своих, так и дочери. Казалось, она всегда была готова упрекнуть Нелл в чем‑то неблаговидном. Она часто повторяла: «Что мне с тобой делать, дитя дьявола?» Изборожденный морщинами лоб, глубокие тени под глазами, дрожащие пальцы, пожелтевшие от бесконечной работы с табачными листьями, — такова была Джейн Уитби. Ее можно было назвать кем угодно, только не красавицей. И Нелл никогда бы не подумала, что в молодости ее мать могла быть красивой.

Нелл больше никогда не будет плакать. С этим покончено. Траур — это роскошь богатых и обязанность праведных. Нелл не принадлежала ни к первым, ни к последним. Самоуверенная? Возможно. Нищая? Вне всяких сомнений. Вот и все. Никаких слез.

Нелл заставила себя улыбнуться. Она отлично знала все свои недостатки. Никакой учтивости, никакого умения прощать, вся ее скромность проистекала от стыда. В ее сердце не было ни благочестия, ни жалости, ни терпения. Напротив, сейчас оно было переполнено обидой и гневом.

Это Нелл должна быть сейчас в тюрьме, а не Ханна! Дам из Общества покровительства девушкам не интересовала правда. «Мне очень жаль вашу подругу, — сказала миссис Ватсон, — но мы не можем поощрять воровство. Вы должны верить в справедливость закона».

Ну конечно, справедливость закона! Какая же справедливость в том, что Ханну забрали в полицию, если ее вина состояла лишь в том, что она взяла в руки сумочку Нелл за секунду до того, как ворвались полицейские, чтобы обыскать их? Ведь Ханна не брала ни брошь миссис Ватсон, ни ее денег.