— Хотите что-нибудь почитать? — предупредительно поинтересовался Зверь.

— Я предпочел бы с кем-нибудь побеседовать. Поскольку выбирать особо не приходится, единственным собеседником можете стать вы.

— Если это вас развлечет. — Убийца пожал плечами. — В любом случае сейчас я принесу вам поесть, потом рекомендую отдохнуть. Синяка быть не должно, но к вечеру снова может разболеться.

— Уж поверьте, что наличие или отсутствие синяка волнует меня меньше всего.

— Ну да. Под бородой не видно.

Когда Зверь вышел, священник вздохнул и попытался сесть.

У него получилось.

День уступил место вечеру. Как и предсказывал Зверь, челюсть снова начала болеть. Так что вместе с ужином обаятельный убийца принес отцу Алексию какое-то зелье в бутылочке и несколько марлевых тампонов.

— Подержите с полчасика. Это снимет боль. Иначе не заснете.

Его заботливость изумляла. Так же, как и спокойное дружелюбие.

— Я правильно понял, что вы собираетесь меня убить? — спросил священник, осторожно прихлебывая горячий, крепкий чай. Зверь сидел напротив, разглядывал небо сквозь узкое окошко.

— Правильно.

— В таком случае к чему это? — Отец Алексий показал на бутылочку. — Так ли важно мое самочувствие, если жить мне осталось два дня?

— Конечно, важно, — убийца перевел взгляд на собеседника. — Мне хотелось бы видеть вас бодрым и полным сил. Слабая жертва очень быстро сдается. Покоряется. Прекращает борьбу. Это плохо. Смерть должна приходить медленно, неспешно, страшно. Вы будете драться до конца, отдавая себя по капле, и в каждой этой капле будет вдесятеро больше силы, чем в разом отнятой жизни какого-нибудь перепуганного ничтожества.

— Значит ли это, — спокойно произнес священник, — что вы собираетесь убивать меня медленно?

— Значит, — кивнул Зверь. — Есть определенный набор правил, и я придерживаюсь их по возможности. Ваша смерть затянется на несколько часов. Полагаю, вы пройдете, умирая, все стадии от ненависти до отчаяния, от сопротивления до рабской покорности. В конце концов, вы разуверитесь даже в своем Боге.

— Неужели?

— Мне нравится ваша ирония, — черные глаза убийцы потеплели, — и ваша вежливость. Но, помнится, даже Христос незадолго до смерти упрекал Бога в том, что тот оставил его. Жаль, не было на Голгофе никого, кто смог бы оценить это.

Отец Алексий покачал головой:

Нынче немодно богохульствовать.

— Убивать священников тоже не в моде. Но ведь кто-то должен.

— Зачем?

— Зачем священников или зачем именно вас?

— Ну, на меня, полагаю, выбор пал совершенно случайно.

— Случайно ничего не делается. — Зверь разглядывал своего собеседника так же внимательно, как утром. — Я же сказал, что вы жертва. Жертва моя, но убить вас я собираюсь по приказу того, кому служу.

— Сатана! — Отец Алексий откинулся в кресле. Рассмеялся чуть слышно. — Подумать только, а я спрашивал, кто ваш хозяин! Как вы сказали тогда? Он далеко, и я вряд ли с ним встречусь? Ну конечно. Теперь понятно, почему священники. И прозвище ваше… Послушайте, но это же детство. Сколько вам лет, Зверь?

— Конечно, детство, — спокойно улыбнулся Зверь. — Дьяволу все равно, кого убивают, как убивают и убивают ли вообще. Но многие верят, что ему нужны смерти, особенно смерти тех, кто служит тому, другому. А я, уж поверьте, получаю свой маленький кусочек радости от хорошо выполненного убийства.

— Обыкновенный садизм, — понимающе кивнул священник. — Взращенный на почве какого-нибудь застарелого комплекса.

— Надо полагать, — легко согласился Зверь, — Я иногда пытаюсь понять, откуда что взялось. Но, знаете, это довольно слабая зарядка для ума. Слабее даже, чем устный счет.

— Не боитесь?

— Чего?

— Вы признаете существование Сатаны, следовательно, признаете и существование ада. Что ждет вас после смерти?

— Да уж не то, что вас. — Зверь задумчиво опустил взгляд. — И, конечно, если бы все жертвы были такими шустрыми, как вы, святой отец, я бы не зажился. Однако мне везет. Просто безобразно везет, и вы сегодня столкнулись с этим на практике, не так ли? Так что проживу я еще долго. И достаточно счастливо.

— А потом придется платить.

— Так ведь потом. Какое чудное средневековье получается, не находите? Христианский священник пугает ужасами загробной жизни погрязшего в грехах сатаниста.

— Большинство грехов — это соблазны. — Отец Алексий поставил пустую чашку. — И вполне понятно, что люди не находят в себе ни сил, ни желания противостоять им. Однако убийство — это не то, что может привлекать, и не то, без чего трудно обойтись.

— Слаб человек, — вздохнул Зверь, — А смерть, своя или чужая, это самый большой соблазн, какой только есть в мире. И если уж прощает церковь самоубийства…

— Простите? — Священник чуть приподнялся в кресле, но тут же опустился обратно. — Что значит прощает самоубийства?

— А разве не самоубийство совершил наш финансовый патриарх? — невинным тоном поинтересовался Зверь. Он словно и не заметил движения отца Алексия, как сидел, так и остался сидеть, — Сам выбрал день и час своей смерти и умер в срок. А вы, как я понимаю, отпустили ему все грехи. По неведению, конечно, но отпустили ведь. И похоронят самоубийцу на освященной земле, ведь так? И попадет он в рай… хотя в этом я сомневаюсь, но в любом случае, если и не пустят его на небеса, то уж не за такую ерунду, как добровольный уход из жизни.

— Вы хотите сказать, этот человек…

— Испортил собственные системы жизнеобеспечения. Да. Именно так.

— Я не знал об этом, — отец Алексий чуть скривился, — и отпустил грехи. Обмануть священника легко — он всего лишь человек, — но Бога обмануть невозможно. А покаяние совершается именно перед…

— Я вас перебью, простите. — Зверь поднялся. — Время позднее. Спать пора. Что же до грехов и соблазнов, вспомните лучше, что и вы сами когда-то готовы были убивать. Да еще как убивать. Ничуть не хуже, чем делаю это я. И сдается мне, не умерла в вас эта готовность, а просто затаилась до времени. Спокойной ночи.

Темно в комнате. Тусклые лунные лучи белесыми потоками льются сквозь узкие окна. Закрыта дверь. Отец Алексий задумчиво посмотрел на скрытый в резьбе выключатель. Спать пора. И вправду поздно уже.

Вразуми, Господи!

Вертится мысль на самом краю сознания. Осознание. Знание. Вот оно, тут, рядом, поймать бы только. Но как тень, что ловится на пределе видимости и исчезает, стоит присмотреться, как тень мысли…

Нет ничего. Но ведь было. Поблазнилось?

Привиделось?

Вразуми! Господи!

А утро ясное и свежее. Жить интересно и весело. Даже в одной клетке с хищным и опасным животным. С человеком. Он тоже мог бы назваться Зверем. Или его могли так назвать. Что снилось ночью? А что хорошего могло присниться, если этот, там, наверху, взывал к своему Богу с отчаянной страстностью первохристиан? Убить такого — дело чести, если бы была честь у экзекутора. Дело принципа, если бы были у него принципы. Убить такого интересно. И полезно. Во всех отношениях.