Холодов разглядывает Алису. Она краснеет еще сильнее.

– Неприятная ситуация. Что произошло, Алиса? Ты мне расскажешь?

Я даю возможность девочке рассказать, что с ней произошло. Телефонную запись включать до приезда матери не буду. Это слишком рискованно.

Если история нравится, не ленитесь – ставьте звездочки, пишите комментарии, добавляйте в избранное. Всем спасибо!

Олеся

Получаю сообщение от сына. У нас с ним так условлено. Если случилось что-то серьезное, то он пишет всего два слова: "Приезжай. Срочно". И чем бы я не занималась, я все бросаю и еду к нему.

У меня правильный сын. Даже слишком. Только чэпэшный. Я не ограничивала его свободу, не прятала под юбкой, старалась вырастить мужчину. Каким был его дед.

Но на этом пути он рано понял, что человек – существо противоречивое. И тот, кто сегодня клянется тебе в дружбе, завтра вонзит тебе нож в спину. А на вопрос "почему", ответа скорее всего не узнаешь.

К счастью, у меня окно между занятиями. Набираю Павла, он не берет трубку. Вызываю такси. Пока еду, звоню то Антонову, то Матвею. Сын скидывает. Антонов не отвечает.

На охране даю паспорт, находясь уже в состоянии ярости. Если с моим ребенком что-то случилось, я эту фешенебельную школу по камешкам разберу. Меня провожают в кабинет директора. Даже дверь передо мной открывают.

В кабинете полно людей. Вижу Матвея и выдыхаю. Живой. И не побитый. Одежда тоже вроде цела. Перевожу дух. И рассматриваю картину целиком.

Здесь кроме моего сына трое ребят, девушка в разорванной одежде, директор, Антонов, женщина и мужчина. Я видела что-то подобное не раз. В разных вариантах.

– В чем дело? – обращаюсь к директору.

Тот почему-то прежде чем ответить вопросительно смотрит на холеного мужика, который стоит между моим сыном и зареванной девочкой.

И только после того, как тот не удостаивает его какой-либо реакции, начинает говорить:

– Олеся Денисовна, Ваш сын чуть было не изнасиловал вот эту девочку.

Ощущения у меня после его слов такое, как будто мне за шиворот высыпали снега вперемешку с колотым льдом. Вот чувствовала я, что от этого места будут проблемы.

И я не верю ни одному его слову. Матвей не ангел. Он достаточно агрессивен. Но напасть на девушку?

– Бред! – заявляю без какой-либо заминки.

Мне даже сына спрашивать не надо. Никогда мой сын не обидел ни одну девочку. Никогда! Он у них даже в садике игрушки не отбирал. В школе его одноклассницы тусили у нас дома с вечными заданиями, с которыми они не могли справиться.

– Это видели учащиеся нашей школы. Они вмешались. И предотвратили надругательство.

– Эти, что ли? – киваю на парней.

Те сдерживают усмешки. Один из них смотрит на девочку, а та от его взгляда белеет.

Они лгут. А из моего сына пытаются сделать козла отпущения.

– Олеся, мне очень неприятно, но это так. Я там был и могу утвердждать... – это Павел.

– Вы, что, Матвею ее насиловать помогали? – вылетают из меня резкие слова.

– Нет, но...

– Тогда, что Вы можете утверждать?

Он тушуется под моим взглядом, теряется, умоляюще смотрит на директора.

Черт, а я думала, он – нормальный.

– Сыновей надо лучше воспитывать, – роняет пренебрежительно холёный мужик.

У меня сейчас пар из ушей пойдет.

– Не надо мне указывать, как своего ребенка воспитывать! Вы вообще, кто такой? – шиплю я.

На его лице будто мелькает удивление. Как это кто-то посмел не знать такую важную персону.

– Олеся Денисовна! Это наш учредитель! – возмущенно восклицает директор.

Ситуация еще более странная, чем мне показалось изначально.

Сын молчит, он терпеть не может оправдываться. Тем более если не виноват.

Учредитель вдруг решает подойти ко мне. Это неприятно. Он высокий, наверное, как Матвей, и возвышается надо мной почти на целую голову. Широкий в плечах, он подавляет окружающих. И меня тоже. Лицо с правильными чертами, не смазливое, высокомерное. Больше всего хочу оттолкнуть его. Вместо этого задираю подбородок.

Этот жест ему явно не по нраву, потому что взгляд его глаз, устремленный на меня, леденеет. Он же спокойно произносит, приблизив свое лицо к моему:

– Ваш сын совершил преступление.

И, видимо, ждет, что я начну его умолять не давать делу ход. Но я вдруг замечаю, как девочка смотрит на этих трех парней, когда думает, что ее не видят. С ужасом.

Все в моей голове становится на свои места. Я некоторое время работала с трудными подростками и многое успела повидать. Если правильно воздействовать на девочку, она скажет, как все было.

– В таком случае, давайте вызовем полицию, – выдыхаю я прямо в лицо наглеца.

А потом чуть выглядываю из-за его плеча и переключаюсь на девушку.

– Ты напишешь заявление. Приедут твои родители. Дашь показания в присутствии психолога и педагога. Потом будет следствие и суд. А потом моего невиновного сына посадят. Потому что он не прошел мимо. И помог тебе. М-м? А у тебя все будет хорошо.

Девчонка отшатывается, вздрагивает, делает шаг назад, спотыкается и Матвей не дает ей упасть.

Она закрывает лицо руками и всхлипывает:

– Не трогал он меня. Это Борис, Харитон и Артем. Они хотели...

Но тут ее оставляет последняя выдержка. И она заходится в громких рыданиях.

На моем локте смыкается твердая, горячая ладонь, температуру которой я ощущаю через тонкую ткань блузки. Ведь куртку я оставила в гардеробе.

– Хватит! – осаживает меня учредитель этого шикарного учебного заведения.

Я снова смотрю ему в лицо.

Ух, как ему не понравилось!

– Ну, что? И который из них Ваш? Борис? Харитон? Артем? Вы абсолютно правы, сыновей надо воспитывать лучше.

Пальцы на моей руке сжимаются сильнее делая больно.

Выразительно смотрю на мужскую руку на своей. Должен же он понимать, что сжимает слишком сильно?

Владислав Сергеевич, насколько я успела запомнить, так называл его директор демонстративно убрал руку, причем с таким выражением на лице, что мне кажется, что он сейчас начнет рассматривать, не запачкался ли о меня.

– Артем? – произносит всего лишь имя собственного сына.

И вроде сказано спокойным тоном, но мальчишка сразу напрягается, не отводит взгляд и ничего не отвечает.

Все также спокойно мужчина обращается к директору:

– Арсений Григорьевич, пусть детьми займутся преподаватели, а мы пока поговорим.