целеустремлённый, тоже шума не поднимал, лишних слов не говорил. Но Татьяна, хоть она себе долго в этом не признавалась, ждала от его визитов нарушения привычного течения дел и праздника. При всей нелюбви к кухне, ей хотелось ставить чай, красиво накрывать стол, печь яблочный пирог. Специально для заветного чаепития Татьяна прятала за посудой в буфете бумажный пакет с шоколадными конфетами. Не потому, что дефицит, а вот, глядите, она угощает. И всё ярче и ярче проявлялся для неё Большегородский на фоне безликой тундры — не лиса, не заяц, а песец. Белый и пушистый.

— Здравствуй, Танюша! — Большегородский остановился в дверях гостиной.

— Ой, Николай Иванович! Здравствуйте! Я и не знала, что вы у нас. Думала, с кем это папа секретничает в кабинете. — Татьянины руки двигались сами по себе, то одёргивая водолазку, то поправляя скатерть.

— Да, мы с Михал Суренычем с самого утра. Но ты и сама знаешь, работа у нас не для посторонних глаз. Ты-то как? — Большегородский привалился плечом к дверному косяку.

— Ничего, Николай Иваныч, спасибо. На дипломе я, летом защита.

— Эх, время летит, — Николай задумчиво посмотрел на потолок, — вроде недавно поступала… Слышал, замуж собираешься? Извини, если слишком любопытен.

— Да… Только жених… — Татьяна потеребила занавеску. Такой случай достать конфеты из буфета, а зачем-то ляпнула про жениха.

— Что же он? Михал Суреныч говорил, Павлом зовут, если не путаю.

— Папа только по работе секреты хранить умеет, — саркастически рассмеялась Татьяна. — Да, Павел.

— Папа… Михал Суреныч… говорил, хочет взять Павла к нам после аспирантуры.

— В том-то и дело… — негодование расхрабрило Татьяну, и она подошла ближе к Большегородскому. — Вот скажите, Николай Иванович, в вашем с папой ка-бэ комсомольцы тоже шмотками торгуют?

— Ах, вон что. До шмоток пока не дошло, но государственными секретами уже пытались.

— Вот, видите! Хорошо, у вас режим. А у нас секретарь комсомольской организации развёл коммерцию. И Пашка на него батрачит. Я понимаю, хочет нам и на свадьбу заработать, и на жизнь. Но он и аспирантуру забросил совсем… И… Да что это за жизнь такая? К чему стремиться? К мануфактурному счастью какому-то? Или мы и правда стали хомячками — только и знаем, что сучим лапками перед мордочкой? Что делать, Николай Иванович?!

— Себя не терять в первую очередь, Танюша. Бывает человек-мозг, бывает человек-сердце, бывает человек-желудок. У каждого своё предназначение. Но система работает, только когда каждый на своём месте. Для этого должна быть пища и для ума, и для сердца, и для желудка. А когда она только для желудка, он и заменяет и сердце, и голову. Ладно, подумаем, что с комсомолом делать. К нам в ка-бэ и на заводы много ребят приходит из вашего вуза, так что нам небезразлично что да как.

— Да? Спасибо, Николай Иванович! Огромное! Только папе не говорите, пожалуйста.

— Ни слова, обещаю! — Николай застегнул воображаемую молнию на губах. — Проводишь меня?

— Уходите уже? — Татьяна подкидывала в голове монетку: сказать — не сказать. — А чаю, я думала, нет?

— Работа, Танечка, служба! — Николай коснулся её плеча, и она, обомлев, не нашла в лавине нахлынувших чувств нужных слов, чтобы убедить его остаться.

6

1989, Самара, вузовский комитет комсомола

Любимая Татьянина дверь в кабинет секретаря комитета комсомола прошуршала валиком утеплителя, торжественно впуская старшего лейтенанта в полевой форме внутренних войск и двух неказистых солдатиков с красными повязками на рукавах.

— Товарищи? — изумился Шпейло и даже привстал.

— Они самые, — с будничной деловитостью подтвердил офицер. — Шпейло Евгений Викторович?

— Да. А в чём дело? — Евгений осматривал вошедших и хлопал глазами, как ребёнок, увидевший в детском саду родителей посреди тихого часа.

— Повестка вам из военкомата. Распишитесь, — офицер положил перед Евгением прямоугольный листок.

— Вы шутите? Да я… — Шпейло опёрся о стол.

— Да я, да ты, да мы с тобой, — офицер запустил руку за пазуху кителя. — Что, Викторыч, ручка не пишет. У нас на вооружении имеются письменные приборы в рабочем состоянии. Прошу!

Евгений отмахнулся и взял повестку, как археолог древнюю реликвию — бережно, за края. «Форма № 29. Призывнику, — Шпейло читал в надежде найти чужую фамилию, имя, отчество, адрес в конце концов, но нет. — На основании Закона СССР «О всеобщей воинской обязанности» Вы призваны на действительную военную службу и зачислены в команду №…»

— А! — просиял Евгений. — Вот! Номер команды не проставлен.

Офицер по-отечески обратился к солдатам:

— Бойцы, за дверью подождите.

Парни затопали сапогами, поправляя на худых плечах ремни автоматов. Старший лейтенант наклонился к Евгению и заглянул ему в глаза:

— Ты, Викторыч, какой гильдии купец? Уже первой, поди?

— Извините, но каким боком здесь военкомат? — отстранился Шпейло.

— Пора должок Родине отдать, — офицер указательным пальцем пригвоздил повестку к столу.

— Я сейчас позвоню… — Евгений решительно дёрнулся к телефону.

— Да хоть обзвонись. — Офицер выпрямился и подошёл к окну. — Когда я уйду. А сейчас слушай внимательно.

— И что вы мне тыкаете? — Шпейло лихорадочно подбирал маску построже, но ощущал себя не солиднее, чем на показательном пропесочивании первокурсниц.

— Служить ты будешь на Новой земле. Это уже факт медицинский, — старший лейтенант развернулся, заложил большие пальцы за ремень и задумчиво покачал головой. Но у тебя два варианта, гражданин Шпейло. Тихий вариант — пыль не поднимаешь и служишь комсоргом в звании мамлея. Громкий — звонишь, топаешь, кричишь и отправляешься рядовым в ракетную шахту.

Офицер подвинул телефон ближе к Евгению, потом взял ручку, черкнул несколько беглых лини на первом попавшемся заявлении о вступлении в комсомол и положил её поверх повестки.

— Думай, Викторыч. И за повестку распишись. Тут сопротивление бесполезно.

Евгений сник, надулся, щёки его вспыхнули, кровь застучала в ушах. Он почёркал ручкой рядом с художествами старшего лейтенанта и поставил свою «фирменную», с размашистыми петлями заглавной «ш», подпись на корешке повестки.

— Мужчина! — протянул офицер, отрывая по линейке корешок с подписью. — Ну, будь здоров, купец! Ратных тебе успехов! — напутствовал он Евгения и вышел, оставив дверь распахнутой.

7

1989, дом семьи Хаханян

Павлу нравилась мелодичная трель звонка в квартиру Хаханянов, поэтому он всегда звонил по два раза. В этот раз, взволнованный, он трижды нажал на кнопку, и, не успела Татьяна открыть дверь, затараторил:

— Представляешь, Евгения Викторовича в армию забрали.

— Прекрасно представляю, — лёгкий смешок в интонации Татьяны окрасился оттенками вызова.

— Весь бизнес пошёл прахом. — Павел стремительно прошёл по длинному коридору в просторную кухню, обошёл массивный круглый стол и налил в гранёный стакан воды из пузатого графина с горлышком, похожим на лебединую шею.

— Туда ему