Он выключил свет, запер квартиру и, не дожидаясь лифта, легко сбежал вниз по лестнице. Его серебристая «Лада» девяносто девятой модели, неизменно вызывавшая у помешанного на автомобилях Тыквы пренебрежительную улыбку, стояла у подъезда. Шараев бросил в угол рта сигарету, мимоходом отметив, что в пачке осталось всего пара штук, чиркнул зажигалкой и сел за руль. Двигатель новенькой «Лады» завелся с пол-оборота, и похожая на выкрашенное алюминиевой краской зубило машина выкатилась из двора, сразу же окунувшись в безумное кипение вечернего центра. Неторопливо ведя машину по пестрым от огней улицам, Виктор вдруг заметил, что неизвестно когда и как опять ухитрился надеть перчатки. Это вызвало у него тень улыбки: привычка – вторая натура. Он не стал их снимать: они ему не мешали.

По дороге он остановился всего один раз, чтобы купить в коммерческой палатке пачку сигарет, и спустя сорок минут затормозил у углового подъезда безликой шестнадцатиэтажной башни, выделявшейся из длинного ряда точно таких же обшарпанных громадин разве что номером да тремя закопченными оконными проемами на пятом этаже – там, где дотла выгорела квартира какого-то предпринимателя.

Исковерканные и выдранные с мясом пожарными оконные решетки все еще ржавели на газоне. То, что осталось от предпринимателя, давно снесли на кладбище, квартира до сих пор стояла опечатанная, а возиться с закопченными железяками никому из жильцов не хотелось.

Виктор подавил желание вынуть из кармана пепельницу и бросил окурок в ближайшую лужу. Здесь ему было нечего бояться.

Из открытой двери подвала тянуло нездоровым влажным теплом – там размещался теплоузел. Это напоминало нечистое дыхание, вырывающееся из великаньего рта, и Шараев поспешно толкнул треснувшую вдоль стеклянную дверь подъезда, ступив на затоптанную керамическую плитку пола. Ожидая лифт, он с легкой грустью отметил, что жильцы давно перестали оставлять в нише под лестницей детские коляски, которые раньше стояли здесь в несколько рядов. Времена менялись на глазах, причем далеко не в лучшую сторону.

Скрипучий и конвульсивно содрогающийся лифт доставил его на одиннадцатый этаж и со вздохом облегчения распахнул заедающие створки. Виктор невольно припомнил рассказ о том, как однажды коварный механизм распахнул по вызову двери шахты, в то время как кабина преспокойно поджидала на первом этаже.

Кнопка звонка вихлялась под пальцем, уворачиваясь, как живая, но в конце концов из недр квартиры донеслось надтреснутое дребезжание, и спустя несколько секунд обшарпанная дверь распахнулась. Шараев вошел в тамбур, с трудом заставив себя не обращать внимания на сырой земляной дух, исходивший из стоявшего по правую руку от него дощатого ларя с картошкой.

– Здравствуй, мама, – сказал он открывшей дверь седой женщине в застиранном темно-синем домашнем платье и мягких шлепанцах с вытертой меховой опушкой.

Он наклонился, чтобы она могла дотронуться до его щеки сухими бескровными губами, привычно глядя в сторону: он не любил выражение вечного укоризненного вопроса, с некоторых пор поселившееся в поблекших материнских глазах.

Мать посторонилась, пропуская его в квартиру, и он шагнул в пахнущее дымом дешевого табака и разогретыми остатками вчерашнего обеда тепло, сразу же зацепившись носком ботинка за отставшую половицу. Привычно сдержав готовое сорваться с губ ругательство, он опустил глаза, чтобы взглянуть, не отлетела ли подметка, и сразу же вспомнил, что здесь принято разуваться при входе.

Откровенно говоря, разуться следовало еще в тамбуре, но он, как всегда, забыл об этом, так же как об отстающей половице.

Он поспешно скинул туфли, ощущая себя полным идиотом в носках и утепленной осенней куртке, из-под которой солидно и добропорядочно выглядывал воротничок белой рубашки и тугой узел галстука. Это тоже было привычное ощущение, и он в который уже раз волевым усилием подавил мысль, что все это подстроено специально для того, чтобы лишний раз заставить его испытать неловкость.

Не дожидаясь приглашения – в конце концов, он пришел домой, – Виктор сбросил куртку и кое-как пристроил ее поверх хлама, загромождавшего косо приколоченную слева от двери вешалку. Украдкой пощупав висевшее с краю зимнее пальто с потраченным молью меховым воротником, он припомнил, что оно висит здесь уже лет пять, никак не меньше, – во всяком случае, за такой срок он мог поручиться.

Стоило ему отвернуться, как куртка сорвалась с крючка и упала на пол. Это повторялось каждый раз, как старинная клоунская реприза, в которой чудак с двумя авоськами пытается собрать рассыпающиеся свертки: стоит ему схватиться за что-нибудь одно, как другое немедленно выскальзывает у него из-под мышки и плюхается на землю.

Виктор неслышно скрипнул зубами и поднял проклятую куртку, высматривая, куда бы ее пристроить. Мать, как всегда, мягко отобрала у сына куртку и легонько подтолкнула в спину: проходи.

Послушно сунув ноги в засаленные домашние тапочки, выглядевшие так, словно они год провалялись на городской свалке, Виктор прошел в темноватую, загроможденную облупившейся от времени и небрежного обращения полированной мебелью гостиную, перегруженную пыльными безделушками и разрозненными собраниями сочинений. В углу у окна мерцал и бормотал телевизор, а на продавленном диване в небрежной позе сидел патлатый и бородатый субъект двадцати пяти лет от роду, обряженный в линялые, вдоль и поперек залатанные джинсы и грязноватую шерстяную тельняшку.

– О, – сказал субъект таким тоном, словно вовсе не слышал звонка в дверь и появление Виктора оказалось полной для него неожиданностью, – брательничек пожаловал! Здорово, родственник!

Виктор пожал протянутую руку и хлопнул брата по плечу, борясь с привычным желанием схватить его за патлы и натыкать носом и в отстающую половицу у порога, и в колченогое кресло, и во многое другое – в частности, в дверной звонок. Он не стал давать волю раздражению: все это уже бывало, и не раз, а половица отставала по-прежнему, и брат по-прежнему нигде не работал, размахивая низкими личными потребностями, как боевым знаменем.

– Что смотрим? – спросил он, чтобы не молчать.

На экране ощеренная толпа с какими-то самотужными плакатами в руках пыталась опрокинуть омоновский заслон. Омоновцы в касках с опущенными забралами укрывались за прозрачными пластиковыми щитами и оттуда остервенело охаживали толпу по чем придется резиновыми дубинками.

Виктор удивленно покосился на часы.

Судя по его хронометру, программе «Время» давно пора было закончиться. Экстренный выпуск? Вряд ли…

Только сейчас он заметил в темном углу справа от телевизора зеленый огонек индикаторного окошечка и понял, в чем дело.

– Вы что, видик купили? – удивился он.

– Ха, – сказал брат, – купили. На какие шиши? Нам жировать не на что. Взяли на время у знакомых.

Виктор стиснул зубы только на короткое мгновение. Того, что он приносил в семью еженедельно, хватило бы не только на видеомагнитофон, но.., кому-нибудь другому, а не этим людям, ближе которых, по идее, у него не было никого.