– Куда это ты лезешь без очереди, образина? – толкнул какой-то шустрый мужичок деревянного покупателя в бок.

– Тише с ним, может быть, он инвалид, гляди, какой странный, – шепнул старик, стоявший позади шустрого мужичка.

– А мне плевать! – заявил мужичок и врезал Виолончели по шапке.

Виолончель взревела. Вернее, сначала она загудела, а потом выдала такой адский звук, что покупатели зажали уши. Она кричала дурным басом, превышая все допустимые пределы громкости. Посетители зажмурились и присели. С полок стали слетать пакеты с чаем, чипсами и сухариками. Кукурузные початки на овощном прилавке взрывались и стреляли во все стороны попкорном. Пакеты со сладостями трещали. Из лопнувших по швам пачек посыпались на пол разноцветные леденцы. Покупатели в панике побежали к выходу под обстрелом попкорна и жёсткого, как мелкие пластмассовые пульки, драже. Из бутылок шампанского повыскакивали пробки, игристые фонтанчики брызнули в потолок.

Увидев, что к прилавку, зажав уши, бегут охранники, Виолончель устремилась к выходу из супермаркета, размахивая смычком. Она хотела выскочить пулей, но не получилось. Из-за своего строения она вышла на улицу довольно плавно, но по пути случайно толкнула и свалила на пол нескольких покупателей.

Расстроенная во всех смыслах, она прислонилась к холодной каменной стене и закашлялась.

– Ой! Я хочу сфоткаться с анимашкой. Смотрите, как прикольно сделали, а! – услышала Виолончель.

К ней подошли какие-то люди, на ней повисли, дружески обняли, дружески дыхнули рыбой, чем-то кислым и чем-то одуряюще сладким. А ещё её чмокнули в шею, и пришлось долго оттирать от грифа липкую помаду. Затем любители фотографий ушли, и Виолончель снова осталась одна.

Мимо проходил какой-то обтрёпанный тип.

– Это что за чудо-юдо? – присвистнул он, разглядывая её.

– Я – Виолончель. Хочешь, сыграю?

– А на фига козе баян? – радостно ответил тип, сорвал с неё шапку и пустился наутёк.

– Не та здесь публика, – огорчилась Виолончель и натянула капюшон. Мне бы на большую сцену! В Париж, может быть? Может быть, в Плейель? Свет софит, хрустальные люстры, ликующая публика!

Тут Виолончель увидела приближающуюся знакомую фигуру и испуганно остановилась. Навстречу шёл директор музыкальной школы.

Директор школы, Семён Семёнович, был человек непростой. Хотя кто сейчас простой? Скажем, он был со своими странностями. Например, он ни с кем по-дружески не общался и, казалось, ни на кого не обращал внимания. Но потом вдруг выяснялось, что он всё знает о каждом, до самых мелочей.

– Послушай, – сказал он Виолончели, моментально узнав и рассекретив её. – Что ты здесь делаешь? Где Митя?

– Я сама по себе. Я хочу найти друзей. СВОИХ собственных, – подчеркнула Виолончель.

– Ты живёшь чужой жизнью, – покачал головой директор. – А в чужой жизни не бывает своих друзей. Пойдём.

Пристыженная, Виолончель поплелась за директором, как собака на привязи. Можно было бы сказать, что ноги её сами повели, против воли, если бы у неё были ноги.

Виолончели было обидно так скоро расстаться с обретённой свободой, и она поклялась себе, что в ближайшее время всё изменит.

– Смотрите, кого я встретил, – сказал директор, входя в дом Григория Ивановича. Преподаватель, открывший ему дверь, был немного смущён. Директор никогда не посещал его квартиры. Облепленная снегом, с порванной струной, на порог вплыла Виолончель.

– Возвращение блудной Виолончели? – насмешливо протянула Флейта.

Федя похлопал Виолончель по плечу и снял с неё куртку.

Лишь только Виолончель оттаяла, очнулся застывший Митя.

– Домой. Надо домой, – забормотала Виолончель Митиным голосом.

Все поняли, что в этот момент инструмент передаёт мысли мальчика, а не пытается (или не может) вставить свои.

Преподаватель решил распустить собрание и задал на дом несколько этюдов – трио для флейты, фортепиано и виолончели.

– И как это поможет справиться с колдовством? – уныло свистнула Флейта.

– Сама музыка и есть магия! – подмигнул детям директор.

Дети ушли, а директор с преподавателем заварили чай и молча просидели за компьютером до самого утра. О чём они молчали – никто, кроме них, не знает. Разве только вордовская страница, податливая клавиатура и вездесущий Интернет.

Когда Федя в одиннадцать вечера приплёлся домой, отец встретил его как ни в чём не бывало.

– Еда на плите, – бодро крикнул он с дивана, пряча за спину книгу «Ваш проблемный, проблемный тинейджер».

Федя уже сто раз говорил отцу, что не стоит читать книги с такими противными названиями.

Не выпуская флейты из рук, Федя прошёл на кухню.

– Может, сходим в выходной на рыбалку? – крикнул из комнаты отец. – Потусуемся?

«Потусуемся? На рыбалке? – удивился Федя. – Да, тусовка что надо: дрожать от холода с утра пораньше, когда можно полежать в кровати и почитать что- нибудь… К примеру, он про путешествие Бильбо никак не может дочитать. Страшно сказать, некогда!» Федю передёрнуло от мысли о ряби на холодной воде. Но отец не успокаивался и не терял надежды привлечь сына к семейным прогулкам.

– Сынок, а может, в кино завалимся? Приколись, в «Искре» такой боевичок показывают – крутяк! Там главный герой капец как отжигает!

– Пап, разговаривай нормально! – не выдержал Федя, которого озвучивала Флейта. – Ты же профессор, а не подросток, про которого сейчас читаешь. И возьми лучше свои, нормальные книги, а то скоро с тобой будет невозможно разговаривать!

– И где понабрался? – добавила Флейта от себя.

– Я просто хотел с тобой побазарить… – расстроился отец.

Федя прошмыгнул в свою комнату. И крикнул уже оттуда, снова при помощи Флейты:

– Пап, ты слышал, чтобы я так разговаривал? Побазарить! И вообще, выброси свою дурацкую книгу!

Федя аккуратно положил Флейту на стол и даже постелил ей небольшую подушечку, хотя раньше забрасывал её куда придётся.

– Чехол не нужен! – предупредила Флейта и громко зевнула.

Потом папа, крадучись, прошёл в комнату, а Федя притворился спящим. Он почувствовал, как отец склонился над ним, пытаясь заглянуть в лицо. Как отец торопливо, поверхностно ощупывает рюкзак в поисках чего-то нехорошего, запретного, тайного. Наверное, в его дурацкой книге было написано, что он, отец, что-то упустил…

– Бедный папа, до чего дошёл! – внутренне застонал Федя.

– Папаша на взводе, – цинично заметила Флейта, когда тот на цыпочках вышел.

«Интересно, а нет такой книги «Оставьте ребёнка в покое»? – подумал Федя.

Вообще-то он любил своего отца. Так получилось, что они уже давно, года два, жили вдвоём, и у Феди не было человека ближе и дороже, чем отец. Федя считал, что ему крупно повезло с отцом, и каждый раз он обещал себе, что не будет раздражаться на нелепые попытки родителя пообщаться на равных. Обещал, да… Но каждый раз, как только отец начинал говорить чужими, книжными словами и пытался применить какие-то психологические штучки, Федя страшно раздражался. Он чувствовал горячую волну в груди, которая поднималась к голове и – ф-ш! Вспышка! С Фединого языка тут же сваливалось нечто грубое, и он тут же об этом жалел.