в тени бухты. Предстояло еще столько открыть, а я, возможно, ничего не узнаю из этого. Несколько часов, проведенных вместе, пускай и по разные стороны гигантской скалы, были похожи на открытие книги, полной сильных слов, и я не думала, что мне доведется услышать подобные слова, но они написаны словно только для меня.

Я знала, что не смогу закрыть эту книгу. Мне удалось сохранить безмятежный вид, пока мы с сестрами сидели у костра и ели осьминога, а Аргентус время от времени скулил. Иногда он поднимал голову в сторону убежища Персея.

– Что не так с собакой? – спросила Стено.

– Старость, – ответила я, – думает, что видит призраков.

Но призраком для меня была любовь. До этого дня я могла пройти мимо нее, даже не заметив. Пока мои сестры стояли у догорающего костра, я закрыла глаза и позволила углям танцевать по внутренней стороне моих век. Я раздумывала, каково это, когда мальчик восхищается не твоей внешностью, а тем, кто ты есть. Твоими мыслями, твоими действиями, твоими мечтами. Неужели такое чудо когда-нибудь станет моим наследством?

Знать, что меня ценили, обожали и прославляли. Позволить себе сиять, чувствовать себя совершенной в величественном зеркале чужого взгляда – могла ли когда-нибудь подобная жизнь стать моей? Возможно, Персей способен ответить на этот вопрос.

«Пожалуйста, – умоляла я богов и особенно одну богиню. – Ты так много сделала, чтобы наказать меня. Афина, пожалуйста, дай мне этот кусочек луны».

Я ждала. Но Афина не ответила.

Глава 5

Ночью мне приснилась Афина – богиня, изменившая все.

Даже во сне мое тело чувствовало боль, которую она мне причинила, хотя прошло уже четыре года. Боль пронзила подошвы ног и икры, затем по позвоночнику направилась вверх, вызвав циклон в кишках и легких. Лед и пламень – это была Афина, схватившая мое сердце, прострелившая мое горло, прошедшая по моим рукам и заморозившая мои пальцы.

Кажется, я пыталась проснуться, но оказалась в ловушке кошмара. Я слышала крики своих сестер, чувствовала неприятное ощущение силы, бурлящей в моей крови, – волна за волной, словно расплавленный металл. Будучи девочкой, я никогда не чувствовала себя таким образом – как будто мои ноги могли брыкаться сильнее, чем ноги бога; как если бы мои уста изливали такие ослепляющие истины, что никто не смог бы остаться прежним, если бы услышал их.

И все же я была чудовищем. Являлась ли я им? Что было чудовищного во мне? Совершенное Афиной – наказание или награда?

Я не могу вам сказать. В лучшем случае боги просто безумны.

Внезапно, тоже во сне, я почувствовала голову. О, моя голова – ледяная, как будто Афина погрузила меня в самые глубокие воды океана. Я не знала, сколько это длилось: секунды, минуты, дни. Глаза оставались твердыми, как бриллианты, но я продолжала моргать, надеясь видеть так, как раньше. Бесполезно: я не могла вернуться к себе прежней, Афина позаботилась об этом.

Впервые слышу шипение – как вода, льющаяся на раскаленный камень. Тяжесть на голове, ниспадающая за уши, – прохладная, плотная, скручивающаяся на плечах. Моя голова стала тяжелее в два раза. Я посмотрела направо. На меня глядела голова змеи – в ожидании приказа, ее тело крепилось к моему черепу.

К моему черепу.

Рядом – еще одна змея, потом еще, еще и еще. Я поняла, что мои волосы исчезли, на их месте оказалась корона из жилистых и сильных змей всех цветов радуги.

Боль, которая изменила меня, быстро исчезла. Мои сестры молча смотрели на меня, а я с ужасом разглядывала крылья, которые выросли из их спин.

Впервые в жизни я поняла, что действительно могу видеть. Стено наконец-то заговорила, ее голос показался изможденным.

– Что ты с нами сделала? – спросила она богиню.

– Три девушки или три горгоны? – ответила Афина.

– Горгоны? – переспросила Эвриала. – Ты превратила нас в горгон?

– Медуза, – продолжала богиня, – послушай внимательно: «Горе тому, кто настолько глуп, что взглянет на тебя сейчас».

– Что ты имеешь в виду? – шептала я, будучи не в состоянии говорить, но Афина не посчитала нужным ответить мне.

Я проснулась от умирающего звука ее смеха. «Просто сон», – сказала я себе, и мои руки потянулись к голове.

Нет, не сон, конечно же. Все это правда.

– Стено? Эври? – позвала я. Когда мои змеи пробудились, я легла на спину, позволив им развернуться, и задумалась над тем, что на самом деле имела в виду Афина, говоря о горе для человека, достаточно глупого, чтобы посмотреть на меня. Но вряд ли кто-то захочет посмотреть на змей. Я никогда не стала бы проверять ее предупреждение, но поверила ей. Я верила, что с каждым, кто меня увидит, произойдет что-то ужасное. В конце концов, зачем еще ей это говорить?

После того как Афина превратила нас в горгон, мы с сестрами ушли из деревни, ничего не взяв с собой, кроме Аргентуса, которого держала Эвриала. Их новые крылья, любезно подаренные им Афиной, скользили против ветра; и я помню свою руку в руке Стено, когда она поднимала меня над землей и водой.

Я могу сказать, что Стено нравились ее крылья, с ними она выглядела грациозно. Моя же реальность выглядела иначе – гнездо змей, возбужденно извивавшихся у меня на голове. Стено была слишком вежливой, чтобы предаваться удовольствию перед лицом моего отчаяния, но Эвриала не мучилась такими угрызениями совести, поэтому летала в темноте до самого рассвета.

Я присела, отгоняя эти тяжелые воспоминания. Пещера была пуста, если не считать дремавшего рядом Аргентуса, мои сестры уже умчались на день за море. Я не спрашивала, чем они занималась, когда не искали еду. Наверное, глубоко ныряли, чтобы порезвиться с дельфинами. А все остальные часы? Часть меня не хотела этого знать. Они занимались тем, что должны делать горгоны, – творили миф. Им это нравилось, но я готова была променять все это на нормальные волосы.

Персей рано проснулся. Он позвал меня.

– Мерина, Мерина, ты здесь? – раздалось с другой стороны скалы.

– Иду, – отозвалась я.

Я протерла глаза и ополоснула лицо в тазу для умывания: на моих щеках могла остаться грязь, хотя какая разница, если я никогда не позволю ему увидеть себя, как бы хорошо мы ни ладили.

«Ты обязана помнить об этом, – сказала я себе, тихонько выходя из своего убежища. – Он не должен увидеть тебя. Помни слова Афины. Он возненавидит тебя, сочтет уродливой».

Я