То есть сокровища у нас были, а красивых пирожных и чистой скатерти на столе — нет. Потому казалось, что мы не живем, а лишь разминаемся, бегаем вдоль решетки, которая отделяет от самого интересного в мире.

Стас снова вспомнил о первой поездке в Таллинн, с «Автотрансрекламой»: с Милой у них романа еще не было, но они двое опаздывали на поезд, бежали за вагоном, и вся компания кричала: «Стасик — Мила! Стасик — Мила!». Кажется, тогда шел теплый дождь. Проводница протянула им руку, уже на ходу… В тамбуре стояли финны, люди другого мира, они помогли им с Милой залезть в вагон. Поразило, что финские малые дети бегали по тамбуру в одних носках, в белых носках; глядя на них думалось про бесшумные стиральные машины, пушистые ковры, чистую финскую жизнь, у светлоголовых детей было прекрасное будущее.

* * *

В вагоне СВ сего времени вещала попсовая русская радиостанция, Стас поднялся и убрал звук, порадовавшись, что поедет один. Но вскоре пришлось поджать ноги — перед самым отправлением в купе появился попутчик. Стас определил, что вошедший человек похож на Савву Морозова: крупноголовый и коренастый, борода аккуратно подстрижена, глаза умные. Вспомнилось, что у Саввы домашняя кличка была «Бизон».

С приходом Бизона купе заполнилось нарядными пакетами.

— Не помешает? — спросил попутчик, роняя шуршащие свертки на пол и заполнив ими и без того тесное пространство. — Игрушки, подарки, — Бизон посмотрел в лицо Стасу долгим взглядом, тому показалось, что глаза незнакомого человека приблизились к нему слишком близко.

Больше половины площади пола заняло что-то крупное раздувшееся в пузырь, автомобиль или лошадь в блестящей упаковке. Бизон сидел, обмахиваясь дорогим галстуком.

— Не мог припарковаться, стоянка забита, — пожаловался он и сразу вскочил. — Ане, красавица моя! — ринулся он к проводнице, — спасибо, задержала поезд.

Вернувшись, попутчик зашуршал пакетами. Стас заговорил первым:

— Давно я не ездил в этом направлении. А вы?

— Почти каждую неделю, — охотно сообщил Бизон. — Не хотите оценить достоинства ужина с малознакомым человеком?

Ресторан оказался ухоженным, как и все в этом поезде. Такими же, как ни странно, выглядели пейзажи за окном: в начале июня пышная зелень делала деревни и дачные поселки нарядными. За соседним столиком молодой человек ел омлет и просматривал фильм на экране компьютера.

— Согласитесь, что вихри времени, его потоки, лучше ощущаются в дороге, — Бизон был разговорчив. — Вы уже оттолкнулись от прошлого, в тот момент, когда ступили с перрона на подножку вагона — и еще не приехали в будущее. Сейчас у нас самое что ни на есть настоящее, живое время, которое можно ощутить. Знаки проступают явственнее, к тому же сознание в дороге лучше воспринимает сигналы других измерений.

— Пожалуй, — Стас приподнял рюмку.

— Коньяк хороший.

Подошел улыбчивый официант и принес неизбежный лимон, тонко нарезанный.

— Так о чем говорят знаки: о личном или они для всех? — уточнил Стас.

— Зависит, насколько связываете личное с общечеловеческим. И на что сейчас настроены. Можно ошибаться с выводами, но cами ошибки в дороге имеют особое значение. Подумайте, почему с древности именно паломничество, то есть путешествие, считалось верным способом развития души?

«Витиевато мыслит и заковыристо выражается», — подумал Стас отстраненно.

Бизон продолжал:

— Раз наша встреча сегодня — явный знак судьбы, признайтесь, я для вас на кого похож? Что подумали обо мне с первого взгляда?

— Пожалуй… на купца, начала двадцатого века, из московских староверов. В третьем поколении, — обстоятельно ответил Стас.

Бизон прищурился, запрокинув голову.

— Они отличались, эти, из третьего-то?

— Внуки разбогатевших тружеников получили хорошее образование, многие — блестящее, за границей. Им не надо было направлять силы для поддержания бизнеса, он уже и без них крутился. А породу никуда не денешь, предприимчивость и редкая работоспособность в них присутствовала, но была не востребована, пробуксовывала, — Стас вспомнил одну из лехиных теорий. — Поэтому многие занимались широкомасштабным меценатством. Все французские импрессионисты в Пушкинском и в Эрмитаже собраны ими, построены больницы, особняки авангардной по тем временам архитектуры. Хорошо позаботились о нашей культурной базе. Вот так.

Бизон жевал.

— Большинство самовольно лишили себя жизни? — вдруг спросил он.

— Да нет, — уклонился от ответа Стас, отметив прозорливость Бизона. Савва Морозов и впрямь заказывал исследование о навязчивом синдроме самоубийства среди потомков купцов- «миллионщиков».

— Это, как вы называете — широкомасштабное меценатство — аномалия по-вашему, вид шизофрении? — догадался Бизон.

— В обществе, принявшем рационализм как норму, — конечно. — Стас понял, что тему надо менять настойчивее. — Так мы не о том, я угадал про вас или нет?

— Скорее нет, — крякнул Бизон, выпив очередную рюмку. — Тем ребятам, о которых вы сказали, не хотелось жить, вот они себе и придумывали развлечения. Про себя я бы этого не сказал.

— Это хорошо.

— А вы похожи на профессора, — Бизон выдержал паузу, разглядывая Стаса. — Преподавателя философии, наверное. Или математики. Студенты над вами подшучивают, но любят. Живете с матушкой. По манере носить пиджак… шарф… я бы сказал, что вы какое-то время преподавали за границей.

— В наше время одежда мало о чем говорит. Угадали насчет матушки, что уже удивительно.

— Тогда — за ее здоровье, — предложил Бизон. — Первое впечатление от человека складывается за секунды, в момент новой встречи ощущается живое сопение жизни, согласны?

Молодой человек с компьютером за соседним столом уже не смотрел фильм, а играл в игру-стрелялку. Стас перегнулся через столик и спросил Бизона громким шепотом:

— Кто вы на самом деле — расскажете? Сравнить интересно.

Последовала пауза, во время которой Стас увидел в глазах Бизона перемигивание: сигналы вспыхивали и гасли, выражение глаз стремительно менялось. Но заговорил попутчик будничным тоном:

— Я краснодеревщик, можно сказать дизайнер. Работаю, вот, — он выставил вперед припухшие ладони, — руками. Сейчас мастерю кабинеты для властьимущих, и девять лет мотаюсь в этом поезде: рабочие дни в Москве, на выходные домой. Песню знаете: «… та-тата моей страны все в леса одеты, звук пилы и топора трудно заглушить…», — пел он, не фальшивя. — «Это для моих друзей строят кабинеты, вот построят и тогда — станет лучше жить».

Песню Окуджавы допели дуэтом. Официант подошел и склонился, получилось похоже на артистический поклон, будто это он исполнил песню.

— Мешаем? — догадался Бизон. — Будем вести себя тихо.

На столе появились корочки со счетом.