Застигшая знатную молодежь врасплох непогода не только помешала невинному флирту на полянке с ромашками да лопушками, но и, размыв переправу через небольшой ручеек, грозила основательно подмочить репутацию светских особ. Герканские нравы были весьма суровы и не позволяли незамужним прелестницам отлучаться из родительского дома без надлежащего сопровождения, которого Штелер в кортеже титулованных девиц не заметил. Если отцы благородных семейств узнали бы об отлучке беспутных дочерей, да еще и в такой компрометирующей компании, то в страхе за вставшую под сомнение честь обязательно предприняли бы суровые меры: или поскорее бы выдали замуж дурех, или заперли их в монастырь, пока не нашлось бы достойной партии.

Именно по этой причине юные кавалеры сейчас и нервничали, именно поэтому они и собирались совершить действо, весьма напоминающее обычный разбой, а проще говоря, высадить из первой попавшейся на дороге кареты пассажиров, разобрать ее и смастерить некоторое подобие переправы. Только так кавалеры успели бы в срок вернуть дам своих распутных сердец под родительский кров, ведь у дворян не было под рукой топоров, а валить деревца, пусть даже молоденькие да тонкие, мечами – весьма сомнительное удовольствие, сравнимое разве что с выкапыванием ямы граблями или со штопкой чулок наконечником стрелы. Посылать же в город за подмогой при данных обстоятельствах было бы весьма неразумно. Во-первых, пришлось бы прождать немало времени, а во-вторых, это могло бы привести к распространению губительных для репутации слухов.

Естественно, кучер как мог противился гнусному произволу. Старшая попутчица Штелера, в отличие от обомлевшей подопечной, тоже пыталась оказать сопротивление распоясавшейся вендерфортской молодежи. Однако поскольку аристократы возниц и за людей-то не считали, а платья путешествующих вместе с морроном дам имели довольно плачевный вид после недавней встречи с лесными разбойниками и совсем не походили на одеяния знатных особ, то словесные аргументы наставницы, сопровождаемые метанием веера в противника, как и жалкие попытки возницы отбиться от господского кнута, были оставлены благородными лиходеями без внимания.

Кряхтя и жалобно сетуя на злодейку-судьбу, сброшенный с козел возница пополз к ближайшему кусту, где намеревался растереть ушибленный при падении бок и оттереть лопушком рассеченное кнутом лицо. О дальнейшей борьбе бедолага и не помышлял, он и так уже чуть было не преступил тонкую грань сурового герканского закона и едва не осмелился замахнуться на знатного дворянина поводьями.

Убрав с пути единственное и не очень-то серьезное препятствие в виде возницы, благородные господа заметно повеселели и тут же принялись осуществлять свой, мягко говоря, бессовестный план. Окажись Штелер на месте юнцов, то, скорее всего, поступил бы точно так же: дождался бы первой телеги, подводы, кареты и без угрызений совести быстренько бы пустил чужую собственность на дрова, предварительно утихомирив не словом, так кулаком возмущающихся хозяев. Однако не только люди, но и морроны эгоистичны по природе своей и неохотно входят в положение других. Штелеру не было дела до щекотливой ситуации, в которую случайно угодили аристократические сластолюбцы, не волновали его ни участь старенькой кареты, ни судьба обеих спутниц. Он лишь хотел засветло добраться до Вендерфорта, а зарвавшиеся молокососы неосмотрительно встали у него на пути.

По-молодецки лихо покинув седла, юноши дружно принялись за работу, как будто проделывать подобное им было не впервой. Один, самый старший, крепкий в плечах и, видимо, наиболее красноречивый из дружков, отправился отвлечь разговором необычайно взволнованных и совершенно не понимающих, что происходит, спутниц в герцогском экипаже. На его долю выпала далеко не простая задача: не только успокоить трепещущих барышень сомнительным заверением, что все вскоре уладится и их строгие родители не узнают о своевольной отлучке дочерей, но и убедить троицу во многом наивных созданий, что в действиях его товарищей нет ничего предосудительного с точки зрения гуманности и морали, что бессовестный разбой, чинимый сейчас у красавиц на глазах, на самом деле таковым не является. Сердца юных дев очень доверчивы к страстным речам, ласкающим слух интонациям вкрадчивого голоса и томным, наполненным восхищением и нежностью мужским взглядам. К тому же благородным девицам порою проще не замечать несправедливостей, творимых вокруг, верить явной лжи в блестящей обертке и успокаивать зачатки совести довольно примитивным суждением: «Это не моя забота, это дело мужчин!» В общем, хоть оратору и пришлось бы изрядно попотеть на поприще жеманных ужимок и изящных словесных выкрутасов, но, учитывая характер аудитории, его миссия была просто обречена на успех.

Тем временем двое других «благородных разбойников» принялись распрягать чужих лошадей, а предводитель аристократической шайки, тот самый белокурый тощий юнец с длинными вьющимися волосами, что сбросил с козел кучера, прямиком направился к дверце кареты. На тонких губах юноши играла ухмылка, а в узеньких лисьих глазках светились нездоровые огоньки. Похоже, ему даже понравилось, что дамы не поддались словесным уговорам, что ему теперь предстояло силой высадить не только продолжавшую возмущаться наставницу, но и ее побелевшую от страха, вжавшуюся в угол салона воспитанницу. О присутствии же в экипаже мужчины, да еще при мече, проказники, естественно, и не подозревали, ведь пьяный засоня не подал голоса в самом начале спора, не встал, как должно настоящему рыцарю, на защиту сопровождавших его женщин, да и из окошка кареты выглянул всего разок, и притом очень осторожно.

– Пожалуйте на воздух, Ваша Ворчливость! – не скрывая презрительной насмешки ни в голосе, ни на лице, произнес молодой вельможа, рывком распахнув дверцу кареты и даже не удосужившись протянуть дамам руку. – Нам уже опостылел ваш визг, а вот зайчата да ежики – весьма благодарные слушатели, ни слова поперек не скажут! Уверен, им понравится ваше занудство на тему морали, а ваш прелестный голосок, возможно, даже поспособствует их плодовитости, ведь…

Уже почти справившиеся с упряжью товарищи громко захохотали в одобрение язвительной речи негодника. Им обоим не терпелось узнать, каким таким образом осипший голосок выражавшей недовольство дамы может поспособствовать размножению мелких лесных зверьков, однако как раз концовки интригующей речи грабителям услышать не довелось. Едва предводитель их маленькой банды распахнул дверцу и протянул руку, чтобы ухватиться за подол платья Линоры, как перед его расплывшимся в мерзкой ухмылке лицом тут же возникла грязная подошва стоптанного сапога.

Никто из грабителей не услышал звука удара, то ли из-за ржания взволнованных лошадей, то ли из-за дружного дуэта кричащих дам, которым так и не суждено было покинуть карету и вдоволь насладиться обществом ежиков, зайчиков и прочей мелкой лесной живности. Не заметили молодые дворяне и самого сапога, лишь на долю секунды показавшегося из салона кареты и тут же вновь скрывшегося в ней, но зато их взорам предстала небывалая картина, опровергающая привычное представление, что человек не птица и не умеет летать.

Широко раскинув в стороны руки и издавая пронзительный писк окровавленным ртом, их белокурый товарищ воспарил над землей и, быстро размахивая передними конечностями, пролетел целых пять-шесть шагов. Возможно, он смог бы улететь и дальше, если бы на его пути не встретился толстый ствол дерева. В детстве вельможи, конечно, слышали сказки о феях, дарующих людям способность летать. Они вполне могли бы допустить, что ворчливая дама в карете оказалась одной из добрых волшебниц, наделяющих людей чудесными способностями, да вот только увиденный ими полет был довольно странным, неестественным, совсем не таким, каким он представляется людям в приятных снах. Во-первых, ни одному здравомыслящему человеку и в голову не придет, что можно летать задом наперед, да еще так интенсивно дрыгая ногами, что в воздухе слетают перевязь и сапоги. Во-вторых, за пролетевшим мимо незадачливых грабителей с разбитым лицом протянулся омерзительный шлейф из кровавых брызг и мелких осколков, как созерцатели полета чуть позже догадались, выбитых зубов.