Я не могу допустить, чтобы мои снимки появились в Интернете.

В прошлом году по «Радио 4» я услышала, что можно купить программу, распознающую лица. То есть любой может загрузить фотографию, а приложение прошерстит гугл-картинки и найдет соответствия. Мне подобное представляется чем-то из области столь любимой Китом фантастики, но мы должны принимать в расчет все технические новинки. Скорее всего, у Бесс есть наши фотографии. Мы ведь не знали, до чего она коварна, так что снимки просто висели по всей квартире. Она могла отснять копию с любого, а мы бы даже не заметили. Я, наверное, единственная из женщин, кто хочет поскорее обрести «гусиные лапки» и брыли, но Кит говорит, что с возрастом я мало изменилась. Не знаю, он нарочно мне льстит или просто не замечает, потому что мы пятнадцать лет провели вместе, практически не расставаясь.

Половина девятого, офис еще закрыт, и мне в голову приходит трусливая мысль, как всего этого избежать. Я звоню в центр, хотя мне прекрасно известно, что сработает автоответчик. Я оставляю сообщение с просьбой удалить фотографию по личным причинам и надеюсь, что они тактично воздержатся от вопросов. Я счастлива – я зарабатываю на том, что люблю, но моей карьере, конечно же, мешает желание оставаться в тени. Пару раз в год мне приходят уведомления от сайта с вакансиями; я их непреклонно удаляю. Нельзя, чтобы мой профиль вышел в топы.

Я сразу заметила, что в определенные моменты в поведении Бесс сквозит безумие. Но лишь в Замбии я поняла, что она упряма так же, как Джейми. Я часто думаю, неужели она живет, как и мы, со всей этой историей, что мельтешит на заднем плане и выступает вперед только при затмении. Нельзя прожить пятнадцать лет с тем же уровнем накала страстей. Должно быть, накатывает волнами, как у меня. Или у Джейми с его кампанией, которой управляют не законы, а движение планет.

Я просидела в кресле несколько часов, все тело затекло. Поднявшись, чувствую, как ломит поясницу. Иду в туалет четвертый раз за утро. Сортирую там журналы на две стопки – женские и мужские. «Новый ученый», «Новый гуманист» и «Ночное небо» для Кита, «Новый госслужащий», «Волонтер», «Беременность и роды» для меня. Чтобы сохранить равновесие, сползаю вниз по лестнице задом наперед, параллельно поправляю картины на стене. Это фотографии затмений – глянцевые черные круги, окруженные языками белого пламени, больше похожие на произведения абстрактной живописи, нежели на снимки природного явления. Они висят в хронологическом порядке, подписей нет, но даже если я перевешу их, Кит без труда определит, какие именно я поменяла местами.

На комоде у входной двери – наша свадебная фотография в маленькой серебряной рамке. Светлый образ с привкусом горечи – два испуганных ребенка в одежде с чужого плеча стоят на ступенях в районе Ламбет. С Кита сняли бинты всего за день до свадьбы.

За стеной зашумели строители, там идет ремонт. Несколько лет подряд в доме слева ютились две разные семьи, а в прошлом году его купили Ронни и Шон. Теперь они сносят перегородки, которые поставили прежние жильцы, чтобы их троим детям было просторнее. Как все, кто переезжает сюда, они страшно недовольны, что дом в Крауч-Энд оказался им не по карману. Наш район Хэррингей прозвали «Стремянкой», потому что на карте улицы между Уайтмен-роуд и Грин-лейнс и впрямь похожи на поперечные перекладины лестницы. Уилберхэм-роуд – шестая снизу. Когда мы сказали Ронни и Шону, что живем здесь с 2001-го, Шон присвистнул: «Да вы, наверное, в деньгах купаетесь». Может, так бы оно и было, если бы все пошло по плану, однако Кит зарабатывал куда меньше, чем мы рассчитывали, а содержать особняк Эдвардианской эпохи удовольствие не из дешевых. Если бы мы не перекрыли крышу, то смогли бы смотреть на звезды, лежа в кровати. А потом мы узнали, что понадобится ЭКО. После трех неудачных попыток стало ясно, что придется перезаложить дом.

Кит ненавидит Ронни за то, что она сказала мне несколько недель спустя. Она была глубоко беременна, в коляске сидел другой малыш. Я помогла ей поднять коляску по ступеням.

«У вас там места полно, еще бы, без детей-то. Нам бы поменяться».

Я сдержалась. Дождалась, пока она войдет, а потом бросилась домой и впечаталась в Кита так сильно, что след от его зубов алел на моем лбу до конца дня. Я бросилась на диван и рыдала. Кит ругал Ронни – бестактная грубиянка, дура! – и хотел пойти разобраться с ней. (За меня он всегда переживал сильнее, чем за себя.) Я уговорила его остаться.

Я собрала сумку на случай экстренной необходимости, сунула заметки по родам в боковой карман. И доктор, и свекровь говорят, что они не понадобятся, но не приготовить сумку – значит искушать судьбу. Я не переживаю из-за родов. На тридцать седьмой неделе мне предстоит кесарево сечение. Что меня беспокоит, так это новые отношения, которые возникнут после. Я стану матерью двоим детям, а мы станем родителями. Не представляю, как это будет – мы с Китом уже не вдвоем. Всю жизнь я делила с кем-нибудь на двоих – сначала я и мама, потом я и отец, затем череда близких друзей в школе, в колледже я и Лин, а теперь я и Кит. Конечно, между нами порой незримо присутствует Бесс. Я вспоминаю о ней каждый раз, когда вижу или нащупываю шрам Кита – глубокую борозду с бугорками.

Звенит дверной звонок. Почти каждый день почтальон приносит мне посылки для других. Я работаю дома, поэтому соседи по Уилберхэм-роуд постоянно просят принять их заказы. Мне не трудно. По крайней мере, теперь, когда я жду ребенка. Против громоздких вещей я никогда не возражала. Когда-то у нас в холле почти целую неделю простоял комплект садовой мебели для 32-го дома. Боль причиняли только детские вещи – Ронни постоянно приходили посылки из магазинов. Пакеты с крошечной одежкой были злой насмешкой, визгливый голос в голове твердил: «Выбрось их, выбрось их, выбрось их».

Холл, открывающийся сразу же после входной двери, – мое любимое место во всем доме. Пол выложен старинной плиткой с витиеватыми узорами – на «E-Bay» такая стоит тысячи фунтов, а входная дверь – настоящее произведение искусства с четырьмя подсвеченными окошками. Через цветное стекло я разбираю, что это не почтальон, а Мак. У него теперь довольно своеобразный профиль. Он начал отращивать бороду еще до того, как она вошла в моду, и теперь стал похож на писателя Д. Г. Лоуренса. В сравнении с пышным рыжим облаком на лице Мака бородка Кита смотрится как легкая небритость.

– Чем обязана? – снимаю цепочку и распахиваю дверь.

На Маке тяжелые ботинки и твидовые брюки на подтяжках, натянутых поверх рубашки с коротким рукавом. В руках у него большой коричневый бумажный пакет, похожий на те, куда американцы складывают покупки в магазине – как показывают по телику, только на этом логотип «Кофе/Кость». Это я придумала написать именно так, через косую черту.

– Кофе без кофеина для кальция, хлеб грубого помола, на десерт пара кексов. А еще свежевыжатый сок. – Он вынимает четыре пластиковых стакана с дырочками в крышке под соломинку – фиолетовый, желтый, оранжевый и зеленый; судя по оттенку, внутри болотная жижа.

– Что это за фигня? Эктоплазма?

– Конопля и пырей. – Он расставляет их на кухонном столе. – А вот и гвоздь программы.