– Наш бог и будет настоящим.

– Конечно же. Я просто имела в виду, что…

– Продолжай.

Вегверфен прикусила губу, стараясь сосредоточиться.

– Аусфаль еще писала о том, как ей тяжело жить с пониманием того, что она Вознесется и станет богом. Она сокрушалась, что ей тяжело на душе, потому что на нее возложены ожидания всего народа. Она писала, что боится смерти и… – Вегверфен не решалась продолжить.

– И? – спросил Ауфшлаг.

– Она писала о принуждении и контроле. И что она не могла стать истинным богом для людей, если не совершит свое Вознесение собственноручно. Она писала о марионетках и о послесмертии.

Главный ученый сверлил взглядом Вегверфен.

– Откуда у нее взялись такие мысли?

– Аусфаль была умная девочка, намного умнее остальных. Она могла и сама до всего додуматься.

– И все же, хотя она и покончила с собой, ей не удалось Вознестись, – грустно сказал Ауфшлаг, огорченно покачав головой.

– А не поверит ли народ, что она станет их богом?

– Нет. Люди верят, что мы сотворим для них их бога. Они ничего не знают о том, из кого именно. Она не станет тем самым богом – Кёниг об этом позаботится.

– Остался только один.

– Да. Морген. Он будет нашим богом. Как Кёниг и планировал с самого начала. Остальные были просто экспериментом. А Морген увенчает все наше дело. Мы расскажем о нем народу, все должны знать его имя. Их вера обеспечит ему Вознесение.

– И именно этим я сейчас буду заниматься? – спросила Вегверфен.

Главный ученый беспокойно сглотнул; он казался нездоровым. Его взгляд метался по комнате, а пальцы выстукивали нервную дробь.

«Он пытается принять решение», – догадалась она. О чем? Не рассердила ли она его чем-нибудь?

Наконец Ауфшлаг посмотрел ей в глаза.

– Да, но не здесь. Я должен отправить тебя в… – он облизал губы, – в Готлос. Там есть маленькая церковь. Скажешь епископу Курцшлюсу Гегангену, что тебя прислал я. Ты должна будешь помочь нести весть о грядущем Вознесении Моргена.

«В Готлос? В эту жалкую вонючую выгребную яму на юге?» На лице Вегверфен ее мысли не отразились.

– Конечно, как прикажете. Я немедленно начну собирать вещи…

– Нет! Вещи ты собирать не будешь. Достань лошадь и отправляйся в путь прямо сейчас. Никому не говори, что уезжаешь.

– Прямо сейчас?

– Пока я не передумал.

«Что происходит, черт возьми? По поводу чего он может передумать?» Она попятилась, быстро поклонившись, остановилась у двери, опираясь одной рукой на тяжелое дерево.

– Разрешат ли мне вернуться? – неуверенным тоном спросила Вегверфен.

Ауфшлаг не отрывал взгляда от своего стола.

– Может быть. Отправляйся. Сейчас же.

Вегверфен бросилась прочь из кабинета главного ученого.

В харчевне только и было что четыре стола, круглых, сделанных из брошенных на землю колес от телеги, поверх которых прибито по несколько грубо обструганных досок. Барная стойка представляла собой два больших ящика, соединенных прогнувшимися досками же. Стульями служили перевернутые ящики.

– Великолепно, – произнес Бедект, тяжело опустившись на место за единственным свободным столиком. У него сильно болела спина.

Оглядев заведение, Вихтих фыркнул и громко сказал:

– Выгребная яма.

С полдюжины посетителей повернулись посмотреть на вновь прибывших.

Штелен, как всегда, села напротив Бедекта, поперек возможных подходов к нему, готовая прикрыть ему спину.

Оставшись стоять, Вихтих осмотрелся вокруг, встретившись глазами с каждым из посетителей; он дожидался, пока те не отведут взгляд.

– Выгребная яма, – уверенным тоном провозгласил он. – Кишащая червями, крысами и оскопленными таракашками.

Бедект достал топор, как обычно висевший у него за спиной, и положил на стол. Старые доски простонали от такой тяжести.

– Если хочешь подраться, вали отсюда куда-нибудь. А я намерен посидеть и выпить.

– Но если я устрою драку в другом месте, – убедительным тоном отозвался Вихтих, – то тебя там не будет, и ты не сможешь меня прикрыть. – Видя, что Бедект не шевельнулся, он недовольно проворчал: – Скукотища, – и сел.

– Скучно бывает только скучным людям, – сказал Бедект, не обращая внимания на обиженное непонимание, отразившееся на лице Вихтиха. – Принеси нам эля.

Вихтих перестал разыгрывать обиженного, ничего не сказал и продолжал сидеть, не шелохнувшись. Уставившись на трактирщика, он смотрел на него так долго, пока тот не смутился под тяжелым взглядом мертвых глаз Вихтиха. Ни разу не моргнул молодой фехтовальщик. Менее чем через минуту на столе у них уже стояли три высокие кружки теплого эля.

По четыре пинты каждому. Потом дверь харчевни открылась, и порыв сухого ветра нанес пыли им в кружки и в глаза. Бедект услышал, как заворчали все остальные посетители, до того момента осторожно хранившие молчание. Не желая встретиться взглядом с Вихтихом, они старались вообще не смотреть на всю эту троицу. Даже трактирщик принес свежие кувшины, не глядя никому в глаза и не произнося ни слова.

Штелен, проморгавшаяся от пыли, посмотрела на дверь.

– Проклятая жрица, – проворчала она.

Вихтих повернулся, чтобы взглянуть на женщину в дверях, и с видом ценителя кивнул.

– А вот и что-то вкусненькое, – громко произнес он.

Бедект с удовольствием наблюдал за потрясением фехтовальщика, когда молодая женщина не вздрогнула и не отошла подальше, а направилась прямо к их столику. «Чудно. Еще одна чокнутая жрица старается спасти наши пропащие души». Будь у нее хоть малейшее представление о том, что они за люди, она бы развернулась и убежала.

– Приветствую вас, путники. – Жрице, одетой в длинный балахон пыльного цвета, явно было не больше двадцати. Она стояла у их стола, ничуть не боясь и не смущаясь.

Бедект рассмотрел ее, пытаясь представить, что скрывается под одеждами, и его ничуть не беспокоило, не вызовет ли у нее неловкости такое разглядывание.

– Путники, говоришь?

– Я видела, как вы приехали верхом, – ответила она. Если его внимание ей и досаждало, то ей удавалось блестяще это скрывать. – В Унбраухбаре не так много жителей.

– В этой выгребной яме, – поправил ее Вихтих.

Жрица признала замечание, слегка склонив голову.