В три часа восемнадцать минут в квартире раздался грохот. Струге точно знал время, потому что ядовито-зеленые цифры будильника светили ему с тумбы для видеоаппаратуры прямо в глаза.

Подскочив на кровати, он скинул с себя одеяло, но вставать не торопился. Дождался, пока штанга медленно докатилась до угла «тренажерного зала», уперлась в стену, и только после этого снова опустился на спину.

– Я скоро очумею от этой заботы, – просипел судья сонным голосом и отвернулся к тумбочке.

А утром, едва за окном раздался стук первого трамвая, перед лицом Антона запиликал телефон. Дотянувшись рукой до тумбочки, он нащупал трубку…

– Слушаю…

Так рано мог позвонить либо заместитель областного прокурора Вадим Пащенко – он имел на это право по причине того, что был другом детства Струге, и пользовался этим правом без раздумий, – либо человек, неправильно набравший номер.

– Это Антон Павлович Струге?

Выходило ни то ни другое. Номером человек не ошибся, но между тем был Антону не знаком.

– Верно, – окончательно проснулся судья. – Кто спрашивает?

– А догадайтесь, – нагло предложил абонент.

Подсказка появилась неожиданно. Кто-то в соседней комнате, стараясь не издавать ни единого звука, пытался уложить обнаруженную в углу штангу на кронштейны станка. Кронштейны лязгали, станок скрипел.

– Кургузов, что ли? – безошибочно предположил Антон Павлович.

– Вы посмотрите! – искренне изумился невидимый собеседник. – С первого раза. Значит, получили письма.

– Получил, – подтвердил Струге. – Денег хватило или занять?

В трубке раздалось сопение, расценивать причины которого можно было двояко. Струге склонился к тугодумию оппонента.

– Денег я тебе сам могу занять.

– Представляю, сколько рукавичек ты сшил за восемь лет. Ладно, чего хочешь? Только не говори, что зарубить хочешь, мол, приговор несправедлив, адвокат-де слабоумный попался. Я об этом читал.

Антон говорил, не переставая, и свободной рукой нажимал кнопки на сотовом телефоне.

– Я скоро приеду, Струге.

– Это я тоже читал. Из нового что-нибудь есть? Здоровье, например, как? Энурез тебе лепилы в Табулге подлечили?

– Зря ты так… – послышалось, но Антон уже говорил в сотовый:

– Вадим? Вадим, все вопросы потом. Позвони в управу, пусть быстро «пробьют», с кем я сейчас беседую по городскому…

– …как с человеком, – продолжала течь вялая речь в трубке стационарного телефона, – а ты – энурез. Безразлично к чужой судьбе и грубо, Антон Павлович.

– Послушай, Кургузов, я тебя на восемь лет на «строгий» отправлял, но у меня такое впечатление, что ты этот срок не в Табулге за бензопилой, а в Кембридже за учебником филологии коротал. Я едва подумаю о тебе, перед моими глазами тут же встает сморчок с воробьиной головой и замоченными штанами. А тут нате – «безразлично к чужой судьбе»… Окреп, что ли?

– Два дня осталось, Антон Павлович. Ровно столько до тебя ехать. А там… Одно сказать могу. Как приеду, с этого момента каждую секунду твоей жизни буду воспринимать как личное оскорбление. Понял?

– С ума сойти… – восхитился Струге. – Это на самом деле ты, Кургузов?

– Скоро убедишься.

Через пару минут после «отбоя» раздалась трель мобильного телефона.

– Антон, с тобой разговаривали из Табулги. – Пащенко помедлил и, не дождавшись объяснений, бросил: – Я тебе сейчас на городской перезвоню.

– Не надо, – отрезал Антон Павлович. – Приеду в суд, позвоню сам.

Попытался успокоить любопытство старого друга, не смог и отключил связь.

– Кто там? – просыпаясь, сонно спросила Саша.

– Пащенко, – неопределенно ответил Антон, оделся и направился в ванную.

Через полчаса все четверо снова встретились за столом, и Струге дал себе слово уже сегодня к ужину это число уменьшить вдвое. Наскоро перекусив, чувствуя к еде отвращение, а к окружающим агрессию, Антон Павлович заторопился в суд. Прикрикнул на Крыльницкого, завис, сдавливая гнев, над ботинком с заевшей «молнией», пропустил проскользнувших на площадку милиционеров и признался жене:

– Меня это бесит, дорогая.

– Застежка?

Посмотрев на Сашу, Антон Павлович шумно выдохнул воздух и пожелал ей удачного дня.

Улизнувшие из квартиры сержанты тактично молчали, покуривали и дожидались его на улице. Едва судья спустился вниз, Крыльницкий поспешил за ним, стараясь попадать след в след на дороге, занесенной за ночь порошей. А Звонарев дождался Сашу, и различие между двумя этими удаляющимися в разные стороны парами было лишь в том, что во втором случае дорогу пробивал милиционер.

На удивление, день миновал быстро. Разговор с Николаевым с утра не получился, у председателя был затяжной процесс, и Антон скрепя сердце стал дожидаться обеда. Едва Алиса напомнила, что неплохо было бы выпить чашку кофе, Антон скинул с плеч мантию и направился в кабинет Виктора Аркадьевича…

– Простите… – отшатнувшись в сторону от его плеча, извинился посетитель. И, напирая на «р», повторил: – Простите, ради бога.

Не отвечая, судья дошел до приемной и без стука отворил дверь.

– Он по телефону…

Слово «разговаривает» Струге слушать не стал. Распахнул дверь в кабинет Николаева и без приглашения прошел к столу.

– Я перезвоню вам, – скосив взгляд на нежданного гостя, прервал разговор председатель. Повесил трубку и, сняв с носа очки, поморщился: – И не проси.

Это относилось уже к Антону, поэтому он, применяя тот же прием, бросил:

– Тогда я применю силу.

– Ко мне?

– К штату телохранителей. К ментам, приставам и всем прочим, кто, бредя за мной, не занимается делом.

– С приставами я поторопился, – согласился Николаев. – Но менты будут рядом с тобой до тех пор, пока Кургузов себя не проявит и не будет задержан. Ты пойми, Антон Павлович, этот человек может ударить в любой момент! А «прибирать» его сейчас никто не станет! Если это произойдет, то его через два часа выпустят, и негодяй будет совершать более изощренные поступки.

Антон вдруг присел на стул у стола и стал пальцем разминать ямку на подбородке.

– Думаешь, что ответить? – Чувствуя полное превосходство в ситуации, довольно спросил Николаев. – Не мучь свои фантазии. Они бесперспективны. Оба милиционера будут рядом с тобой до тех пор, пока не появится Кургузов.

В кабинете Николаева висела картина, и она всякий раз приковывала к себе внимание Антона. Он уже несколько раз пытался начать разговор о продаже ее ему или, на худой конец, об обмене, но всякий раз разговор срывался. В узкой раме, совершенно непригодной для такого масштаба картины, располагалось полотно с видом на скалистые горы. Солнце над фьордом еще не взошло, но блики на вершинах скал свидетельствовали о том, что до рассвета – не более секунды. Одно мгновение, и яркие, бесконечные для человеческого взора лучи рассекут серое небо, и свинцовая вода мгновенно окрасится в золотистые тона…