Полковник почему-то снова вскипел.

— Да где же он? Где этот ваш быстрорастворимый мужик? В чемон растворился? В нашем доме каждый мужчина на учете. Я лично с каждым знаком имогу поручиться: никто из жильцов не стрелял. Проверены все квартиры:посторонних в доме не было. Кроме вас, — добавил он и устало попросил:

— Софья Адамовна, давайте лучше по-доброму признавайтесь.Обещаю, добровольное признание вам зачтут.

Я растерялась. Зачтут? Что они мне тут зачтут? И в чем ядолжна признаваться?

Короче, ураганно нарастал гнев, а в злобе я страшна: сама,порой, пугаюсь. Пришлось брать себя в руки. Было сложно, но я взяла.

— Послушайте, — начала я терпеливо уговаривать полковника, —вы ведете себя неразумно. Даже странно, что так вцепились в меня. Задумайтесь,это же по-ку-ше-ние! Целое покушение, да еще на кого! На целого президента! Яже совершенно негодный для такого ответственного дела человек. Да ни для какогодела я человек негодный. Неужели вы не могли найти кого-нибудь болееподходящего на эту роль?

— Кого?! — заорал полковник.

К тому времени он, в отличие от меня, уже очень плохо себя вруках держал, да просто был не в себе — будто не мне, а ему пожизненноесветило.

— Кого я могу найти?! — гремел он. — Русским языком вамговорю: в доме охрана, мимо которой не проскочит и мышь. Вы же не зрязавалились под стол: пальнули из гранатомета, а через три минуты мои ребята ужедверь квартиры выламывали. Уже одно то, что вы лежали под столом, говорит не ввашу пользу.

“Еще бы, — подумала я, — лежание под столом не в пользулюбому человеку, тем более женщине.”

Я так подумала, но промолчала, полковник же, пользуясь этим,вдохновенно продолжил:

— К покушению вы готовились два месяца.

Тут уж не выдержала я и закричала:

— Два месяца, как дура, помогала Любке обустраиваться: шилашторы и прочее. Бог свидетель — меня губит доброта. Любка, видите ли, любитдетей, а я теперь расплачивайся за ее плодовитость.

— При чем здесь дети? — опешил полковник.

— Да при том, что Марусе или Тамарке я никогда не стала бышторы шить; сами обойдутся, а Любка многодетная, ее все жалеют, и я туда же, атеперь вот она, расплата. Я ей шторы, а она мне гранатомет! Кстати, если выподозреваете меня, так может скажете, как смогла я в набитый охраной домпронести гранатомет? Это же нонсенс!

— По частям. Для этого вы и шили шторы, а сами по частямпроносили гранатомет.

Вспомнив, как в дом заносился шкаф, в который никто и носане сунул, я рассмеялась:

— Стала бы я проносить гранатомет по частям, когда богподарил мне такой невообразимый ум.

— Про ум ваш вы очень невовремя, — попытался перебить меняполковник, но я уже была в ударе.

— Еще как вовремя! — с пафосом воскликнула я. — С помощьюэтого ума уж нашла бы как и что пронести, тем более (полезно вам знать) вквартире Любки вряд ли можно гранатомет собрать. Вы не знаете мою Любку. Фиг быона дала собирать гранатомет. Не смешите. Любого, кто попадает в ее орбиту,Любка сразу же пристраивает к делу, а тут вдруг я сижу себе и бездельничаю:собираю гранатомет, который детям Любки никак не может быть полезен.

Я подумала и добавила:

— Пока они маленькие. Потом-то, скорей всего, когда ониосознают в каком живут мире, гранатомет им очень даже пригодиться, но речь-тоидет о настоящем времени.

— Послушайте, — снова попытался перебить меня полковник.

Это просто возмутительно — кого они в спецслужбы берут?Никакого воспитания.

— Нет уж, это вы теперь послушайте, раз рискнули обвинениямне странные выдвигать. Гранатомет, видите ли, я по частям занесла. И если ужзаговорили вы о гранатомете, то прямо скажу: в Любкиной квартире его дажеспрятать негде.

— Послушайте…

— Да что там слушать! Эти Любкины отпрыски, эти, простите завыражение, дети, они же хуже варваров: с утра до вечера обыскивают гостей, ищут“Сникерсы”. Нет, спрятать в Любкиной квартире гранатомет, это нереально, —заключила я и добровольно замолчала.

Полковник обрадовался и открыл было рот, но тут же был мноюперебит — новая мысль пришла в мою голову.

— Если, конечно, не предположить, что из гранатометастреляла сама Любка, за что лично я ее никак не осудила бы. Дюжина детей! Оттакой жизни сподвигнешься еще и не на то, но Любки в комнате не было, зато яясно видела кто стрелял — мужик в фуфайке. Кстати, что б вы знали, на нем ещечерная шапочка с прорезями для глаз была. Может то меня и спасло, что я лицазлодея не видела.

На мой взгляд, вполне рассудительная получилась речь, нополковника она просто взбесила. Бедняга пошел красными пятнами, выскочил из-застола и… сделав пару кругов по кабинету, так и не тронув меня, уселся на место.

— Прекратите строить из себя дурочку! — удивительнотоненьким голоском взвизгнул он и снова хватил по столу кулаком.

Ну как тут и мне не возмутиться?

— А я и не строю, я вполне искренна.

— Молча-ать! — рявкнул полковник, на что у меня (ясное дело)появилась не одна тысяча слов, но, увы, дверь кабинета распахнулась, и напороге показался мужчина в штатском.

Все в нем было мило: дорогой костюм соперничал с приятнойнаружностью и манерами, что со всех сторон чрезвычайно радовало глаз, но, ксожалению, радость свою не смогла обнаружить — вынуждена была потупиться,демонстрируя кротость.

— Что здесь за крик? — с достоинством поинтересовалсямужчина.

Я подумала: “Ах, какой важный, какой спокойный, какойволнующий у него голос.”

Подумала и опустила голову еще ниже, для пущейубедительности капнув слезами пару раз, мол вот, посмотрите как тут на меня,знаменитость, кричат.

Мужчина в штатском (от его глаз не скрылась моя слеза)строго уставился на полковника.

— Совершенно невозможно вести допрос, — искренне пожаловалсятот. — Эта дама хуже сатаны. Измотала меня так, как и стаду диких кабанов непод силу.

— Как вы можете? — рассердился мой защитник. — СофьяАдамовна очень милая женщина. Она и мухи не обидит.

— Но задолбёт эту муху так, что та сама на нее накинется, —бесстрашно возразил полковник.

Думаю, я действительно его достала, раз он бросается на своеначальство почище той мухи.

“Кстати о мухах,” — подумала я и обратилась к мужчине вштатском.

— Представляете, меня обвиняют в том, что я стреляла из“Мухи”, — робко поведала я.