ПИРУШКА

Деревянный минка, двухэтажный, крытый соломой, спряталдрузей от нескромных взоров. Хозяин — гнусный продавец девочек — встретилмолодых господ, непрерывно кланяясь.

— Минеральные воды для ванн… — брезгливо отводя взгляд,бросил Абэ Кусоноки.

— Да, господин, привезли, — торопливо прошелестел хозяин, несмея распрямиться. — Все готово. Уже подогрели. Раскалили камни. Бочонок сакедоставлен. И сосновые кадушки для питья… Лучшие девочки одеты в лучшие кимоно.Молодая красавица-гейся Итумэ приняла предложение несравненного господинаСумитомо. Она здесь…

Торговец удовольствиями гнусно осклабился.

— Прикажи наполнять ванны и вели женщинам наливать саке, —распорядился Абэ.

— Да, господин, — непрерывно кланяясь и пятясь, прошепталхозяин.

Закипела пирушка.

Приятная истома.

Спокойная беседа.

Молодые самураи, младшие сыновья прославленных родовсогревались минеральными ваннами, освежались саке, охлажденным в ручье.

Бочонок лучшего вина, из провинции Хиого, припасли иоткрыли, соблюдая традиции.

Пили, как подобает истинным буси, квадратными кадушками, поначалу лишь ощущая чудный смолистый вкус сосновой живицы, привнесенный посудой.

Увлекательное занятие! Веселое!

Девочка-дзёро не успевала наполнять кадушки. Даже несклонный к излишествам Сумитомо, под конец выкрикнул:

— Кампай!

Пей до дна!

Хейдзо Кадзивара, мечтательный и лиричный, воскликнул:

— Не хватает природы! Как украсила бы все природа! Чудновпитать в себя из воды горячих ключей живительную силу гор, полюбоватьсявеличественными их силуэтами! Воплотить мечту: согретым водой ключей, созерцатьв своем саке, упавший туда с божественной сакуры лепесток.

— О-о! — воскликнул реалистичный Кусоноки, — ушло времясакуры. Завтра праздник мальвы. Не забыл? Отсюда неудобства. К женщинам, вот,пришли в полном боевом снаряжении.

— Великая честь охранять божественного Микадо! Запомнится навсю жизнь! — воскликнул Хейдзо.

Энъя кивнул:

— Как забыть? Высокая честь. Великий день.

“Саке, горячая ванна — живительные процедуры. И впереди ночьлюбви. Целая ночь неторопливой беседы.

О, несравненная Итумэ!

Взгляды, прикосновения… А утром… Утром Аой Мацури предстанетбожественно прекрасным. К тому же сам Микадо… И наследник… В свите, конечно,почетнее, но… Ерунда!” — думал Сумитомо, ощущая в душе необычайно радостныйподъем, почти не чувствуя ослабевшего тела.

Лишь колола обида. Идти со стражей, так далеко отимператорских колесниц, — не для Фудзивара, потомка славного рода. Но…

Тяжелое смертельное опьянение навалилось внезапно. Всеопрокинулось, ухнуло куда-то, вращаясь во мгле вселенского хаоса. Времяостановилось.

* * *

Сумитомо вынырнул на миг из сумрака, затмившего сознание.Повел бессмысленным взглядом.

Нет мыслей.

Нет воли.

Все нереально.

“Мускулистая спина… Воин… Ловко прилаживает на себя сложныеёрои… Что-то знакомое… Знакомая экипировка… Мечи в красном сафьяне… Пластины…Узор брони… Все так знакомо… Почему?”

Вдруг вспомнился мастер Кендо, сенсей Хосокава, его урок:“Когда противник совершает нападение, а твои глаза ловят движение его меча ипытаются следовать за ним, ты теряешь самообладание и терпишь поражение, потомучто сам приводишь к себе меч врага — это “остановка”. Когда же ты видишь меч,собирающийся поразить тебя, но не позволяешь своему уму “останавливаться” наэтом, не контактируешь с противником, не строишь планы, а просто воспринимаешьдвижения противника, продолжаешь двигаться навстречу противнику и, используяего атаку, обращаешь ее против него самого — это победа. Тогда его меч, несшийсмерть тебе, станет твоим мечом и обрушится на самого противника. Никогда недумай о себе, думай о деле.”

“Я не должен думать о себе, — ясно решил Сумитомо, вспомнивэтот урок, — я должен думать только о деле, и тогда в этом деле буду и я.” Имысли угасли.

Погас и взгляд. Смог еще заметить Сумитомо чьи-то доспехи,брошенные у бамбуковой ширмы, полураздетую дзёро, уснувшую на полу, метнувшийсяк выходу силуэт воина в знакомых доспехах.

“Где же Итумэ? — мелькнуло последним уже где-то далеко, какбы не в нем самом. — Желанная Итумэ…”

Голые колени скользнули по доскам. Сумитомо обмяк, откинувголову на дубовый обод. Сковал, отключил его хмельной сон. Остыла минеральнаявода, тихо волнуясь у груди в такт слабому дыханию. Поглотила Сумитомо вязкое,тягостное небытие. В трех ваннах, рядом, беспамятно замерли друзья, но ИХдоспехи, одежда, оружие аккуратно сложенные, лежали неподалеку. За тонкойстеной, на циновке, прислонившись спиной к стене сидела молодая гейся. Итумэ.Женщина. Слабое существо.

Хмельной мрак сковал ее глубже, чем могучих воинов. И такнеобычно было это, что прислуга, хозяин минка и девочки-дзёро разбежались,оставив молодых аристократов беспомощными лежать в воде.

Смертельная бледность выбелила лица спящих. Расслабленнообмякли члены. И лишь прекрасная Итумэ, сохраняла достойный вид. Оперлась гейсяспиной о стену, аккуратно сложив руки, разметав широкие рукава. Будто задремалаИтумэ. Ни пятнышка на пурпурном кимоно, свеж майский его узор цвета увядшихлистьев .

Задремала Итумэ.

Навеки…

* * *

Снова мне приснился странный сон. Очень неожиданный сон и,что интересно, ничто в моей жизни для этого сна почвы не давало. Перед этим ясидела в камере и размышляла. То, в чем меня обвиняли, казалось чепухой,ерундой, на которую не стоит обращать внимания.

“Но если это чепуха, почему я до сих пор в камере сижу? —подумала я. — Более того, полковник ясно дал понять, что ждет от меняпризнаний. Без признаний не выпустят меня на волю…

Черт! После тех признаний, которые ждет полковник, не видатьмне воли, как без зеркала ушей. Добро бы я не знала, кто жахнул из гранатомета— может было бы легче. Но я же ясно видела, что в президента целилась не я, атот в фуфайке. Видеть-то видела, но как это доказать?”

Доказательств действительно не было, кроме гранатомета. Но сдругой стороны как раз этот гранатомет и был главной уликой против меня: я жеего сжимала в руках, а не мужик в фуфайке. Вот если бы они нашли мужика…