Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И опять стучали на стыках колеса, и низко над горизонтом плыло, не отставая от поезда, солнце.
Затем потянулись поросшие камышом тугаи Аральского моря. Вода, подступающая к самым рельсам, сверкала такой неистовой синью, зелень отсвечивала таким клейким лаком, что начинало темнеть в усталых глазах. И Бурцеву в стуке колес чудились знакомые ритмы.
А там, над травой,
Над речными узлами,
Весна развернула
Зеленое знамя, —
И вот из коряг,
Из камней, из расселин
Пошла в наступленье
Свирепая зелень.
Под Ташкентом поезд вступил в полосу культурных садов. Теперь он бежал между сплошными шпалерами доцветающих яблонь и отцветшего миндаля, высыпавших к самой насыпи, как толпа болельщиков на финише. Пространство окна прочерчивали длинные глинобитные стены; уносились назад серебристые тополя; пролетал, сверкнув дамасским клинком, арык...
Балансируя на широко расставленных ногах, Бурцев кончал бриться, заражаясь общей безотчетно-веселой тревогой, которая наступает за несколько часов до конца пути.
Был солнечный южный полдень. Подрагивая, медленно поскрипывая, вагон остановился, немного не дотянув до конца перрона. Наступила минутная тишина. Затем в этой тишине всплыли приглушенные голоса встречавших, махавших руками, бестолково метавшихся мимо вагона людей.
Отпустив нагретый солнцем поручень, Бурцев одним из первых соскочил на черную, пропитанную мазутом и угольной пылью землю. Его никто не встречал.
Бурцев с любопытством оглядывал просторную, залитую асфальтом и насыщенную солнцем привокзальную площадь, по противоположной стороне которой проходил серебряный с голубым трамвай. Сцеп и три вагона, как в самых больших многолюдных городах. Он оглянулся на высокое, в три крыла, здание вокзала... Откровенно говоря, он немного лукавил с экономистом, как часто случается в спорах, — а на самом деле любил приезжать в новые, незнакомые дотоле города. Какое-то бодрящее, романтическое волнение, известное путешественникам, охватывало его при этом.
Однако следовало поторопиться захватить такси. Бурцев направился к небольшой стайке машин с шахматным бордюром на кузове.
— Свободны? — спросил он, открывая дверцу.
— А далеко ехать?
Бурцев назвал адрес завода.
— Садитесь... — сказал шофер, ленивым движением повернув ручку счетчика.
Естественно, рассмотреть город Бурцев не успел. У него осталось лишь смутное впечатление большой протяженности его... Невысокие каменные дома... Длинные улицы... Зеленые тополя и акации вдоль нескончаемых тротуаров... И цветники... Целые полосы цветников по обеим сторонам асфальтированной дороги...
Гармашева он разыскал в бухгалтерии завода занятым какими-то денежными делами.
— Дмитрий, черт! Приехал! — шумно обрадовался Гармашев. — Опоздай на день — не застал бы меня. Вызвали, понимаешь. Еду сегодня. Придется тебе принимать дела у главного инженера... Николай Николаевич! — позвал он. — Таланов!
Подошел худощавый, тщательно одетый человек с серыми, гладко зачесанными назад волосами. Близко посаженные зеленоватые глаза внимательно взглянули на Бурцева.
— Знакомься, Таланов, с начальством! — сказал Гармашев и обернулся к Бурцеву: — Вот у сего мужа и примешь дела. И, кстати, не забудь — в понедельник отправляйся с ним в горком, на актив. Так сказать — с корабля на бал...
Бурцев пожал маленькую, с сухой кожей, ладонь Таланова. А Гармашев уже звал его с другого конца комнаты.
— Сей лукавый главбух прозывается Зиновий Аристархович, — сказал он, тыча пальцем в огромную утробу благостного с виду блондина. — Но ты особенно не доверяй этой постной физиономии: святости в нем ни на грош, а вот жила знатная.
— Да бог с вами, Семен Михайлович, — по-бабьи отмахнулся ладонью блондин. — Ни за что ославите человека...
Он поздоровался с Бурцевым, будто тестом обволакивая его руку, и подал какие-то бумаги Гармашеву для подписи.
Бурцев взглянул на Семена — все такой же румяный, плотный, шумный. «Жизнь — вроде зеркала, — любил он повторять. — Улыбайся ей — она тебе улыбнется».
— Ну, все, что ли? — взглянул он на главбуха, лихо выводя последнюю подпись.
— Все, все, Семен Михайлович, все... — затоптался тот, беря бумаги.
— Так давай почеломкаемся!..
Гармашев расцеловался с ним и шумно, с прибаутками стал прощаться с остальными, особенно сочно целуя в щеки молодых сотрудниц.
— С тобой не прощаюсь — приедешь на вокзал, — обернулся он к Таланову. — Машина-то твоя бегает? Ну, лады. Поехали, Дмитрий! По дороге обговорим...
И Бурцеву, оглушенному почти забытым за протекшие годы темпераментом Гармашева, пришлось вновь поехать по тем же улицам, что и час назад, но в обратном направлении.
— Вот — будет твоя машина, — сказал Гармашев, удобно усаживаясь на заднем сиденье коричневой «Победы», и хлопнул рядом с собой: — Садись...
Бурцев сел и, вынув сигареты, предложил Гармашеву.
— Поехали, Миша! — Гармашев откинулся назад и закурил.
Некоторое время ехали молча.
— Вера уже там? — спросил наконец Бурцев.
— Вера? — Гармашев искоса взглянул на него. — Веру с Витькой я еще позавчера отослал. Пусть поживет у родителей, пока не устроюсь...
Опять помолчали. Начать разговор, — как после всякой длительной разлуки, когда жизнь каждого развивается своим путем, когда исчезают связующие звенья пережитых вместе событий, — было трудно.
— Ну, лады... — встрепенулся Гармашев. — Слушай, ситцевое... Заводик я тебе оставляю неплохой. Говорю не хвастая... Программу даем. Знамен — целая куча. Третий год не было случая, чтоб сидели без премий. Смекаешь?
Бурцев молча кивнул головой.
— Но сейчас... — Гармашев глубоко затянулся и взглянул на Бурцева, — сейчас имеется деликатное дельце. Навязали мне, понимаешь, один станочек... Ну, немного нажали, немного на самолюбии сыграли, — дурацкая, между прочим, вещь, — и вписали в план второго квартала. А квартал-то кончается? Понимаешь? Но ты не бойся, — подтолкнул он под локоть встревоженно взглянувшего Бурцева. — Не бойся... Положившись на планиду, мы спроектировали его и — прямо с листов — спустили в производство. Уж на что я везучий, а такого не помню: все узлы сходятся тютелька
