Они выстраивали доказательства в виде корреляций, являющихся по сути статистическими закономерностями. Другие игроки, напротив, увлеченно занимались расследованием, стремясь, в точном соответствии с «уликовой парадигмой» (paradigme des indices) Карло Гинзбурга (Ginzburg, 1980), идентифицировать человека с помощью косвенных признаков, таких как литературные предпочтения, любимые виды спорта или марка и «возраст» автомобиля.

Как видно из последнего примера, операции по сближению, осуществляемые игроками, в значительной степени зависели от набора предметов (dispositifs), в окружении которых появлялись подлежащие идентификации персонажи. Эти предметы мы демонстрировали игрокам, предлагая им определенный набор вопросов и соответствующие ответы. Если такие наборы предметов были достаточно когерентными, постепенно предоставляемая игрокам информация о некоторых предметах позволяла составить более или менее содержательное представление о загаданном персонаже, что давало возможность по-новому интерпретировать часть информации и даже отвергнуть часть вновь поступающей. Иначе говоря, стабилизация суждения нередко имела место на довольно раннем этапе упражнения.

И наконец, это исследование выявило неожиданный аспект процесса идентификации загаданных персонажей. Радость от успеха, испытываемая игроками, когда им удавалось, как они сами говорили, «поймать» (то есть разоблачить (devoiler) и вместе с тем, так сказать, «задержать») «укрывшегося» от них человека, часто сопровождалась ощущением некоторой неловкости от того, что в ходе упражнения им приходилось определять этого человека в целом, во всей совокупности его качеств. Подобное чувство возникало у игроков всякий раз, когда им напоминали, что речь идет о реально существующем человеке. Это не позволяло им воспринимать происходящее исключительно как игру. Причем это было особенно характерно для тех игроков, которые с наибольшей ловкостью использовали для идентификации человека косвенные признаки (можно сказать, признаки частного и даже личного характера), — а именно таким игрокам, как правило, удавалось добиться лучших результатов. Но они же испытывали и особенно сильное чувство неловкости или даже стыда, поскольку им приходилось публично объяснять свою тактику в присутствии игроков, руководствовавшихся более «легитимными» критериями. Они не были бы столь смущены, если бы им пришлось приводить свои доводы в приватной беседе, когда ничто не мешает, используя любые данные, «просчитывать» других людей, например, чтобы понять их намерения. Иными словами, повседневные оценки, которые мы даем другим людям, оказывались неуместными на фоне статистических категорий и «официальных» критериев, равно как и в самом контексте игры, требующей публичного обсуждения и общезначимого обоснования справедливости {justifications) высказываемых суждений и осуществляемых сближений.

Выявив в ходе данной работы проблематичность отношения между личными характеристиками и категориями классификации, мы обратились к более систематическому изучению социо-профессионал ьных классификаций (Desrosieres, Thevenot,

1988). Однако анализ того, как единичное соотносится с обобщающими понятиями, не ограничивается ни вопросами статистики, ни даже проблемами классификации. Учитывая это, мы продолжили изучение форм, определяющих отношение к единичному, в двух параллельных исследованиях, которые на первый взгляд могут показаться весьма удаленными друг от друга. Первое касалось условий признания обоснованности (validite) жалоб на причинение несправедливости (plaintes pour Vinjustice), а второе — форм согласования (ajustement) разнообразных факторов, влияющих на принятие решений в той или иной ситуации на том или ином предприятии.

Построение доказательства и напряженное отношение между общим и частным

Наше исследование показало, что для придания общего значения единичной ситуации необходимо следовать принципу когерентности, то есть определенной последовательности действий, которые становятся приемлемыми для коллектива только благодаря затушевыванию обстоятельств личного характера. Это исследование опиралось на анализ того, как самые обычные люди пытаются добиться признания их личных бед и злосчастий в качестве проявления несправедливости по отношению к коллективу в целом, с тем чтобы исправить эту несправедливость оказалось невозможным без признания нанесенной им обиды (Boltanski, 1984). Один из основных выводов нашего исследования состоял в том, что люди обычно расценивают как неприемлемые (inacceptables), а иногда даже как безумные (delirants) те призывы к восстановлению справедливости (appels a la justice), в которых жалоба (grief) носит недостаточно — или, наоборот, слишком — обобщенный характер. Ошибочный выбор уровня обобщения особенно заметно проявлялся тогда, когда отсутствовала общественная структура, институт, который представлял бы интересы пострадавшего и мог придать личному несчастью более общий характер, представив его как типичный случай, важный для общего дела коллектива (cause collective). Многие письма, или, точнее, объемные досье, отправленные в те или иные газеты, но так и не опубликованные, были отвергнуты арбитражными комиссиями, состоявшими из обычных людей, по той причине, что в качестве доказательств в них приводились слишком несвязные, разрозненные факты и предметы. Одни из них были слишком личного («неверная супруга») или даже сугубо индивидуального характера («чувство тревоги»), в то время как другие оперировали слишком общими понятиями, как, например, злоупотребления крупных профсоюзов, нравственность нации или даже международный баланс сил.

Анализ процесса обобщения (generalisation) с точки зрения формы приводимых доказательств и убедительности взаимосвязи между ними, необходимой для того, чтобы заявления были признаны приемлемыми в ходе разбирательства (litige), позволяет по-новому и с непривычной стороны подойти к проблеме справедливости (justice). Особенность нашего подхода в том, что, в отличие от традиционных исследований справедливости, в фокусе внимания оказываются не трансцендентные законы, а требования прагматического характера, определяющие релевантность (pertinence) того или иного «диспозитива» (dispositif), то есть набора используемых в качестве доказательств фактов и предметов, или, если хотите, его правильность и адекватность ситуации (justesse). Перспективность такого подхода выявилась и при изучении технических диспозитивов, где предметы имеют большое значение, как, например, в организации работы предприятий. Мы выяснили, что необходимость обращения к обобщенным суждениям возникает не только при объединении людей в группы или их консолидации ради общего дела, но, хотя это не столь очевидно, и при организации производственной деятельности. Эффективное и слаженное функционирование технических объектов на производстве напрямую зависит от их опоры на производственные ресурсы, обеспечивающие их соответствие общим стандартам, что и означает соотнесенность «локальных» «продуктов» с «глобальными» нормами.

Рассмотрение вопроса об эффективности с точки зрения требования адекватности диспозитивов привело нас к изучению «инвестиций» (investissements), придающих объектам обобщенную форму. Речь идет об «инвестициях в форму» (investissements de forme), которые наделяют объекты определенными свойствами (capacites) и тем самым обеспечивают предсказуемость их действия (Thevenot, 1986; Eymard-Duvernay, 1986). Благодаря им объекты могут как бы увеличиваться, расширяться в пространстве и во времени, поскольку инвестиции оправдывают (justifier) возможность сближения в рамках одной категории форм их функционирования в различных ситуациях. Потребность в подобных инвестициях в форму особенно очевидна на начальных этапах создания крупного предприятия, когда необходимо обеспечить стабильность во времени и расширение в пространстве различных форм организации производства, опираясь на такие инструменты, как система мер, расписание, нормы, правила и так далее. Хотя инвестиции в форму требуют определенных затрат, зато они