сводится к выявлению (devoilement) личных связей и, соответственно, личных интересов, которые, с гражданской точки зрения, неизбежно рассматриваются исключительно как эгоистичные. Негодование вызывают скрытые личные интересы людей, связанных официальными отношениями или объединившихся якобы для достижения общего блага (например, личные связи судьи и подсудимого, мэров городов и предпринимателей, занимающихся торговлей недвижимостью и так далее). В патриархальном же миропорядке дело обстоит совершенно иначе. Здесь личные связи приветствуются, являются гарантией доверия и лояльности и, соответственно, не подвергаются сомнению и критике. Наше исследование показало также и то, что критическое напряжение между «патриархальным» и «гражданским» устройствами характеризует не только отношения людей. Не меньшую проблему оно вызывает и тогда, когда вещи патриархального мира и вещи гражданского мира оказываются вовлеченными в одну сложную ситуацию, в один диспозитив. Так случается, например, когда пострадавший, решив добиться публичного признания причиненной ему несправедливости, приводит в своей жалобе интимные подробности, касающиеся его личной жизни, его тела и предметов его повседневного обихода, с одной стороны, и соображения гражданского характера, с другой стороны.

Внимание к критическим операциям

Чтобы описать каждую из форм понимания общего («патриархальную», «научно-техническую», «гражданскую» или же «рыночную»), а также критику, которой приверженцы одной формы подвергают действия, исходящие из принципов другой, мы должны были быть предельно внимательны к языку описания. В частности, следует избегать при анализе одной формы пользоваться понятиями, отсылающими к другим. В противном случае, как это часто и происходит в социальных науках, мы рискуем подменить констатацию критикой. Данное требование объясняется не только нашим методологическим выбором или этической позицией. Оно обусловлено констатацией того факта, что существует связь между принципами научного объяснения, принятыми в социальных науках, и принципами обыденного объяснения, которыми руководствуются социальные акторы и которые в социальных науках являются объектом изучения, причем при этом часто подчеркивается наличие «эпистемологической купюры» между исследователем и исследуемым. Чтобы показать, какие трудности из этого вытекают, возьмем в качестве примера понятие, широко используемое в социальных науках для обозначения мотивов, движущих акторами, а именно стремление к известности (visibilite) и к получению «кредита доверия» (credit).

В социологии науки часто применяется близкое понятие «научного кредита» (credit scientiftque) в смысле «научного признания» и «научного веса». Употребление исследователем данного, на первый взгляд нейтрального термина ставит язык описания в зависимость от определенной формы общего и вытекающих из нее критических суждений или способов оправдания (justifications), которые не чужды и самим акторам. Ведь при решении споров акторы нередко прибегают к аргументам, опирающимся на авторитет известных людей, чтобы придать вес своим притязаниям: как, например, в случае, когда в петиции упоминаются имена «знаменитостей». Данная форма общего может стать и предметом критики в публичном пространстве, например, в тех случаях, когда в поиске признания усматривают не более чем преследование личных скрытых интересов, и подпись под петицией разоблачается как эгоистическое стремление к саморекламе. То же самое, но в более общем плане происходит тогда, когда критикуется тирания мнения (tyrannie de Vopinion). Подобные трудности может вызвать и употребление в языке описания таких понятий, как «интересы», «предложение» и «спрос», предполагающих наличие рынка. Они тоже отсылают нас к определенной форме общего, а именно к рыночному порядку.

Эти размышления о взаимосвязи между различными языками описания и принципами научного объяснения, используемыми в социальных науках, с одной стороны, и способами обоснования справедливости {justifications) и типами социальной критики, характерными для акторов, с другой стороны, побудили нас с полной серьезностью отнестись к присущему социологии внутреннему противоречию. В самом деле, эта дисциплина претендует на то, чтобы примирить позитивистскую концепцию научной объективности с задачами социальной критики. Но при этом критическая социология оказывается не в состоянии выявить нормативные аспекты своей собственной позиции, благодаря которым она вносит свой вклад в разоблачение социальной несправедливости. Поэтому социологи, чтобы легитимизировать свою практическую работу, вынуждены с упорством, достойным лучшего применения, настаивать на внеположенности науки {exteriorite) по отношению к социальному миру.

Один из приемов, к которым прибегают социологи, когда они пытаются разоблачить ложные очевидности или идеологии, состоит в том, чтобы обнаружить «рациональные» интересы социальных акторов, скрывающиеся за их заявлениями о непредвзятости или заботе об общем благе. Но можно сказать, что так же поступают и сами акторы, когда они пытаются принизить значение (devaluer) одной формы обоснования справедливости (justifications) для того, чтобы возвысить значение {faire valoir) другой.

Существенная разница заключается, однако, в том, что социальные акторы в ходе тяжб и разбирательств (litige) должны обосновывать свою позицию с помощью нормативных суждений, тогда как в социальных науках по этому поводу сохраняется полная неопределенность, что и позволяет последним уклоняться (se soustraire) от необходимости обоснования спрапредисловие, предыстория создания книги 37

ведливости своих суждений, которая с неизбежностью возникает перед обычными акторами.

Итак, наш подход обязывает нас уделять особое внимание отношению между квалификационными суждениями, высказываемыми исследователем, и квалификационными суждениями, высказываемыми акторами. Но в тот момент, когда обнаруживается, что в обоснование достоверности своих утверждений ученый не может сослаться на свою собственную радикальную внеположенность предмету исследования, неизбежно встает вопрос о границах научного описания. Принимая во внимание вышеизложенное, ученому следует при описании наблюдаемой ситуации как можно точнее придерживаться того, как сами акторы формулируют представляемые ими доказательства, а это означает — быть предельно внимательным к разнообразию форм обоснования справедливости {formes de justification). Следуя за социальными акторами, можно обнаружить гораздо более широкий спектр этих форм, не сводимый к гражданской, патриархальной, рыночной и научно-технической формам, которые были упомянуты выше. Так, анализ релевантности вещей, приводимых акторами в качестве свидетельств, причем особенно в ситуациях разногласий {controverse), позволяет понять, что даже такие на первый взгляд единичные и глубоко личные чувства, как воодушевление, энтузиазм или вдохновение, могут иногда приобретать обобщенное значение. Казалось бы, эти формы самовыражения, главное в которых — аутентичность, подлинность, неподвластны принципу обобщения, различные формы проявления которого мы обсуждали выше. И тем не менее более внимательный анализ позволил обнаружить существование еще одной формы общего — «порядка вдохновения» {forme de grandeur inspiree), которая, как и все остальные формы, позволяет акторам объединиться на основе общезначимого принципа.

Стремление к симметричному изучению различных форм общего привело к построению единой теоретической модели, позволяющей рассматривать при помощи одних и тех же аналитических инструментов как требования справедливости в отношениях между людьми, так и требования упорядочения и координации объектов. Действительно, приведение доказательств (будь то доказательство в юридическом смысле слова, техническая проверка нормальной работы механизма или научное доказательство) предполагает возможность опоры на ресурсы, предварительно прошедшие процесс обобщения. Почему бы и не рассмотреть в рамках одной аналитической модели проверку (mise a