— Я знаю, о чем ты думаешь, но поверь, я должен был понять, что ты за человек.

— Тебе не кажется, что это нужно было делать до того, как ты отсыпал свой генетический материал в пробирку?

Сказав это, я молча наблюдаю за реакцией мужчины. Его взгляд темнеет, одна рука сжимается в кулак, а еще это выражение глаз… я даже зажмуриваюсь.

Это нереально.

Нет.

Я отворачиваюсь, прячу взгляд, утыкая его в тарелку и слышу шорох сбоку.

— Я хотел бы по-другому, — вдруг говорит он, — но получилось так, как получилось. Изменить ничего нельзя, да и не хотел бы я менять, — его признание звучит так странно, что я сжимаю руки в кулаки крепче.

Что значит, не хотел бы?

Ему подошла я в качестве матери ребенка?

Он увидел, как я бережно отношусь к малышу, как защищаю его, и понял, что лучше матери не найти? Или есть что-то, о чем он не говорит?

— Свидетельство о рождении Родиона не сделано, верно?

— Нет, Андрей не успел и…

Адам смеется, и снова я улавливаю в нем что-то знакомое. Отголоски из прошлого семилетней давности. Я почему-то вспоминаю Тимура, хотя они совершенно не похожи. Ни внешностью, ни характером, ничем, но рядом с Адамом я начинаю вспоминать то, о чем запрещала себе думать столько лет.

Я вдруг вспоминаю Алису и ее нерожденного ребенка. Помню, как врачи боролись за его жизнь, сколько бессонных ночей я провела в больнице в надежде, что малышка выкарабкается. Что от Алисы и Тимура, от двух безумно близких мне людей, останется хотя бы Машенька, но нет.

В воспоминания врезается крохотный коридор в больнице и я на небольшом диване у стены. Над дверью висит огромная кнопка “Реанимация”, куда забрали Машу всего несколько часов назад. Врачи борются за ее жизнь, а я жду, обхватываю себя руками за колени и утыкаюсь в них носом. Надеюсь, что это последний раз, когда ей становится хуже. Что больше не будет необходимости проводить внеплановые операции и она поправится. Об обратном я запрещаю себе думать.

Из тех самых белых дверей выходит врач. Он выглядит уставшим, а еще старательно прячет глаза от моего внимательного взгляда. Я понимаю все еще до того, как мне говорят:

— Мы сделали все, что могли, но…

— Ангелина!

Я отрываю взгляд от тарелки и перевожу его на Адама. Моргаю несколько раз, чтобы сбросить пелену воспоминаний и фокусируюсь на волевом лице мужчины. В глаза бросается гладко выбритый подбородок, прямой ровный нос, пухлые губы, которые от написанного на лице волнения, кажется, стали еще больше. Взгляд натыкается на глубоко посаженные глаза, на изогнутые густые брови, высокие скулы. Мужчина не имеет ничего общего с Тимуром.

Ни-че-го!

А воспоминания все равно рисуют его образ.

— С тобой все в порядке?

— Д-д-да-а-а, прос-ти, — шепчу, отворачиваясь и акцентируя внимание на тарелке с салатом Цезарь.

Аппетит куда-то резко пропадает. После того, как мы с Андреем познакомились и у меня получилось завести нормальные отношения, я запретила себе вспоминать сестру и Тимура. Не потому, что не хотела, а потому что после воспоминаний в груди появлялась ноющая длительная боль, которая никуда не уходила. Прямо как сейчас. Грудь сдавливает изнутри, хочется кричать от раздирающих душу эмоций, но хуже всего, что это происходит при совершенно постороннем мне человеке.

С Андреем я позволяла себе воспоминания всего несколько раз. И все это время они накатывали после просмотра совместных фото или после снов, которые даже спустя семь лет не покидали меня.

Алиса была моей сестрой, а Тимур… даже сейчас мне было трудно назвать его ее мужем, хотя первое время все именно так и было. Они счастливы, а я одинока. Алиса часто звала меня с ними на пикники, за город, на отдых. Чаще я отказывалась, но были случаи, когда сестра оказывалась непобедимой.

Я не знаю, как все произошло, в какой момент я перестала воспринимать Тимура как мужа сестры и взглянула на него другими глазами. Может, это случилось, когда он спас меня, не умеющую плавать, из моря. Может тогда, когда мы вместе затаскивали Алису в бунгало, а после до утра пили вино на песке, смеялись и обменивались воспоминаниями из жизни.

Я не хочу вспоминать.

Не хочу.

— Ты плачешь!

Я чувствую жесткое касание пальцев к своей щеке, чувствую, как мужчина стирает одинокую слезу и мне кажется, что я схожу с ума.

— Не трогай меня! — я резко встаю со стула, отхожу на безопасное расстояние и произношу: — Я хочу уехать отсюда! Немедленно! Сейчас же!

— Нет, — чеканит он. — Ты и Родион остаетесь здесь.

— Что значит остаетесь здесь? — после воспоминаний мне сложно воспринимать происходящее в действительности.

— То, что на днях я получу документ о вашем с Андреем разводе, свидетельство о нашем с тобой браке и о рождении Родиона.

Если в этот момент я и удивляюсь, то это никак не отражается на моем лице, потому что оно еще с момента документа о разводе застыло в недоумении. Свидетельство о нашем браке?

Что?

— Я не выйду за тебя замуж!

Мой голос звучит уверенно, а руки самовольно сжимаются в кулаки. Да какое он вообще имеет право распоряжаться моей жизнью? Кто он такой, чтобы давать мне указания?

Я хочу сказать что-то еще, но в этот момент дверь резко открывается и на пороге появляется женщина.

— Простите, Адам Всеволодович, там Маша… она… ей снова страшно, — женщина кажется растерянной.

Адам тут же срывается с места. На его лице появляется гримаса испуга. Он будто вдруг меняется. Вечно собранный и уверенный в себе, сейчас он чего-то боится, поспешно отбрасывает салфетку на стол и встает так быстро, что стул, едва стоит ему подняться, падает.

Размашистыми шагами он обходит стол и следует к выходу. Я тоже поспешно встаю, не зная, куда себя деть.

— Заканчивай ужин и поднимайся к себе, — бросает Адам уже у двери. — Поговорим позже.

— Может…

Я хочу предложить помощь, но меня не слушают. Мужчина выходит за дверь, а следом за ним и женщина. Я остаюсь одна и смотрю в тарелку с нетронутым салатом. Аппетита нет, но я все же беру вилку, заставляя себя съесть хоть несколько кусочков. Стресс вперемешку со страхом вряд ли положительно скажутся на моем организме, а отсутствие нормального питания может привести к полной потере молока. Такого я допустить не могу, поэтому быстро разделавшись с салатом, встаю из-за стола и поднимаюсь на второй этаж.

Когда мы шли сюда, в коридоре было несколько женщин из прислуги, а у двери стояла охрана. Сейчас же никого нет. Если бы не Родион, который остался наверху с няней, я бы уже бежала отсюда, сломя голову. Правда, когда вспомнила количество охраны на территории, заметно приуныла.