Чтобы не тратить время на поиски стоянки для машины, в аэропорт их отвозил папин знакомый дядя Макс. Вылет был поздним, и потому из дома они уезжали на закате, когда солнце уже почти совсем скрылось за невысокими, в основном одно- и двухэтажными домами, составляющими Чандлер-бульвар — одну из типичных голливудских улиц.

Однако перед самым отъездом Маша ни с того, ни с сего вдруг разволновалась. Она крепко прижала к себе Мишу с Ронни, следом за ними обняла дочь, затем Марусю. Кивнула подруге Робин Нелли, которая появилась на пороге дома.

— Нелли пока у нас поживет, можно? — спросила Робин. — У нее все еще нога болит.

— Конечно, пусть живет, — разрешила Маша. — Только обещай мне, что не будешь поздно возвращаться домой. — И снова вздохнула: — Маруся, я надеюсь, что ты за всеми ними проследишь и что с мальчишками все будет в порядке.

— Все будет о'кей, не переживай, — заверила ее Робин, а Маруся с любовью взглянула на своих подопечных.

— Я присмотрю за всеми. Отдыхайте и ни о чем не думайте.

— Я буду вам часто звонить, — сказала Маша. А Стивен сначала, словно пушинку, высоко вверх подкинул легонького Ронни, а потом присел перед Мишей на корточки, обнял его и, с трудом выговаривая русские слова, сказал:

— Не скучай. Мы скоро приедем назад. Одна нога там, другая — тут.

— Мишенька, следи за моими цветами, поливай их, хорошо? — попросила Маша и еще раз обняла его и поцеловала.

А затем они сели в машину и уехали.

Миша проводил автомобиль дяди Макса тоскливым взглядом, а потом вернулся в свою комнату и загрустил. Расставаться с Машей и со Стивеном ему не хотелось даже на короткое время. Он их очень полюбил, хотя произошло это и не сразу.

Когда Мишу только-только привезли в Америку, он очень долго ни с кем не разговаривал, лишь односложно отвечал на некоторые вопросы. К тому же он подчас вообще не понимал, о чем говорят вокруг него, так как не знал английского языка. А при всех Машиных стараниях приучить детей к родной речи Робин с Ронни по-русски говорили плохо, коренной американец Стивен — и того хуже. Но и Стивен, и Робин, не говоря уж о Маше с Марусей, на Мишу не обижались и всеми силами старались его растормошить и разговорить. Они водили его на прогулки, возили на разные экскурсии: Миша побывал и в Диснейленде, и на одной из голливудских киностудий под названием «Юниверсал», где прямо у входа их встречали самые настоящие Дракула и Франкенштейн, а потом в студийных павильонах на них поочередно обрушивались землетрясение, пожар и наводнение, а во время прогулки по озеру гналась огромная акула из «Челюстей». Несколько уик-эндов они провели в Лас-Вегасе, в отеле «Тропикана», где мальчика окликали веселые разноцветные попугаи, а в холлах стояли огромные морские аквариумы. В Лас-Вегасе Миша видел белых тигров, совсем как настоящее извержение вулкана и много всяких других чудес. Нежная забота всей семьи постепенно растопила между ними лед, и Миша и сам не заметил, как стал болтать, а порой и думать по-английски. А компьютером он овладел прямо-таки моментально.

Приемные родители не переставали им восторгаться.

— Что значит ребенок, — часто говорила Маша. — На что у меня ушли годы и годы, у него — недели и считанные дни.

Привязавшись к новой семье, Миша никогда не забывал свою настоящую маму. Почему-то особенно часто он вспоминал о том, как почти целый год по вечерам они ходили с ней в детскую студию со смешным названием «Колобок». Ему тогда было пять лет, и в «Колобке» вместе с другими детьми он учился писать, считать и даже танцевать, заучивал английские слова, стихи и песенки. По дороге домой они с мамой всегда покупали вкусные вещи и потом пили с ними на кухне чай. А когда мама была на работе, он ходил в детский сад, и ему там очень нравилось. Неплохо было и в школе, куда он пошел после садика, хоть Миша и не очень любил «продленку». Иногда вместо «продленки» он оставался с соседкой, тетей Зиной. Вместе с ней они ждали его маму с работы и радовались ее приходу.

А потом у них в доме стал часто появляться мамин одноклассник дядя Сережа. С ним мама не виделась много-много лет, так как он уехал куда-то далеко почти сразу после окончания школы. Про дядю Сережу мама говорила, что он ей почти что родственник, потому что она знает его с самого детства. Дядя Сережа пообещал с сентября определить Мишу в английскую школу. А быть может, говорил он, они вообще все вместе уедут на какое-то время в Америку. Но получилось так, что в Америку уехал один Миша.

А от его мамы остались одни фотографии. Одна из них стояла на каминной полке в гостиной, другая — на столике в его комнате. Миша знал, что мама погибла в автокатастрофе, но как, при каких обстоятельствах это случилось, мальчик не помнил. Лишь изредка вспоминал он больницу и детский дом, где рядом с ним были в основном хорошие и добрые люди, однако пребывание там, среди чужих детей, казалось ему теперь страшным сном: без мамы было так пусто и одиноко. И только сейчас, спустя почти год, чувство одиночества покинуло мальчика.

Но в тот вечер, когда машина с Машей и Стивеном скрылась из виду, Миша снова почувствовал вокруг себя пустоту, вновь сам себе показался заброшенным и очень несчастным. Он схватил свой мобильный телефон и позвонил Маше. Она была еще в машине.

— Миша? Что случилось? — взволнованно спросила она.

— Ничего. Я… Счастливого вам пути, — сказал мальчик.

Маша на расстоянии распознала Мишино настроение и сразу нашла нужные слова, чтобы утешить ребенка.

— Мишенька, мы уезжаем всего на пять дней, они очень быстро пробегут, и мы снова будем вместе. Но и сейчас ты дома не один. С тобой Маруся, Робин и Ронни.

— И Федя, — добавил, улыбнувшись, мальчик. — И еще Нелли.

— Ну, вот видишь, как вас там много. Так что не успеешь оглянуться, как мы снова будем с тобой. Ну что, пока?

— Bye[4], — ответил Миша и отправился в свою комнату.

Маша, как никто другой, понимала мальчика, и Миша это знал и ценил. Особенно после одного случая. Очутившись в Америке, в первые дни он был поражен более всего обилием в доме еды. После скудного детдомовского стола это было особенно удивительным. Оказалось, что здесь можно в любой момент залезть в холодильник, который всегда набит всякими вкусными вещами, и взять из него все, что хочешь, и есть столько, сколько влезет. А еще и Маруся все время что-то варила, жарила и парила, но никто не придавал в доме еде никакого значения.

На столе в гостиной всегда стояла ваза с фруктами, из нее тоже можно было брать что угодно. И вот, несмотря на все это изобилие, Миша по вечерам, перед самым сном, скорее по привычке, порой незаметно подходил к вазе и уносил к себе в комнату банан или персик, как прежде в детдоме после ужина в столовой он незаметно утаскивал в постель кусочек хлеба. Это продолжалось до тех пор, пока Маша с Марусей не обнаружили у него под подушкой липкие грязные пятна. Он думал, что они будут его за это ругать, но никто из них его ни в чем ни разу не упрекнул, и вообще они не сказали ему ни слова. А на другой день в его комнате поселилась еще одна ваза с фруктами.