она превратила эти мысли в реальность и, когда он тянется к ее руке, отшатывается от него, как от огня.

– Нелли, – начинает он.

Она не может этого вынести. Ей хочется броситься в драку; хочется перевернуть стол и швырять миски об стену. Но она не может этого сделать и никогда не могла. Лишь однажды она вышла из себя, лишь однажды дала волю своей ярости, которую все остальные проявляли без труда. Это была мелочь, просто девчонка украла гладкие камушки, которые собрала Нелл, и заявила, что они принадлежат ей. Она помнит спокойный голос священника, обращенный к ней: Почему она захотела забрать то, что принадлежит тебе? То, как он подчеркнул последнее слово, как будто у нее не могло быть ничего стоящего. Это было уже слишком, реальность слилась с воображением. Она стала собирать камни и швырять их в поле, не обращая внимания на ноющую спину и дрожа от безмолвного рева, нараставшего внутри. Но когда она обернулась, все замерли, объятые ужасом, которого она никогда не видела в этих людях. Заплакал ребенок. Другая девочка побелела от страха, как и священник; они не понимали, что сами довели ее до этого. Она осознала, что напугала их, что ее звериная ярость соответствовала тому чудовищу, которое они видели в ней. С тех пор она изо всех сил старалась быть доброй и ласковой, готовой порадовать их и опровергнуть их ожидания насчет нее.

Когда она встает – так медленно и спокойно, как только может, – Чарли не пытается остановить ее. Она открывает дверь, а он по-прежнему сидит за столом и закрывает руками лицо.

Она одна на улице. Ноги быстро несут ее по главной улице и по прибрежной тропе, слезы размывают вид на живую изгородь. Цветут лютики, и последние лучи заходящего солнца озаряют желтые соцветия. Поблескивает глубокая лужа, где тонет отражение луны. Она поднимает юбки, пинает луну и разбивает ее на тысячу осколков, вода приятно холодит ноги. Потом она ушибает большой палец и тихо шипит от боли.

По мере приближения к утесам ее дыхание становится быстрым и неглубоким. Она видит огни, покачивающиеся на водной глади: колесный пароход, направляющийся по дуге на запад. Там, на борту, находятся сотни людей, которые отправляются навстречу новой жизни, к неведомым горизонтам. Она щиплет порез на лодыжке, оставшийся от камня, и радуется острой боли. Слова бьют рикошетом – все остальные, старался защитить тебя, – и ручеек крови стекает по ноге.

За ее спиной раздаются шаги. Она приседает, старается сделаться незаметной… но это всего лишь ее брат.

– Еще один пароход, – говорит он. – В Бостон или в Нью-Йорк?

Он выглядит таким грустным, что ее гнев рассеивается.

– Думаю, в Нью-Йорк.

Это их способ мириться друг с другом: потворство мечте, которую Нелл якобы разделяет с ним. Америка. Чарли постоянно говорит о ней. О ферме, которую они заведут, о богатых урожаях, ожидающих сбора. Это безобидная фантазия, так как она знает, что этого никогда не будет, что они не смогут накопить достаточно денег для переезда. Ей довольно и этой деревни, где все знают ее.

Он кладет руку ей на плечо.

– Извини.

– Не за что, – говорит она, и он привлекает ее к себе так неожиданно, что она едва не спотыкается. Это так же утешительно, как в детстве, когда они спали, прижавшись друг к другу, словно котята. Теперь у них были собственные матрасы, но иногда она просыпалась ночью и поддавалась искушению прикоснуться к его щеке.

– Старые качели еще там, – говорит он и указывает на дуб немного в стороне от берега. Даже в темноте она видит измочаленную веревку, свисающую с толстой ветки.

– Знаю.

Чарли бежит туда и хватает веревку.

– Я первый, – заявляет он.

Это была их любимая детская игра, но с годами они позабыли о ней.

– Я Стелла Певчая Птичка! – кричит он, но выглядит нелепо, когда с радостным гиканьем раскачивается на канате. Он слишком вырос.

– Моя очередь, – говорит Нелл. Она берет у него канат и улетает гораздо дальше него, взад и вперед, ветер треплет щеки и волосы. Ее сердце прерывисто стучит в груди. Ее наполняет знакомое ощущение, непреодолимое желание стать кем-то еще.

– Я живая! – кричит она. – Живая!

– Не надо так высоко, – предостерегает он, но ей все равно. Она живет ради этой порции страха, которая ударяет в голову не хуже стопки джина. Она представляет, что Ленни видит ее и дивится тому, как она может раскачиваться гораздо дальше и сильнее, чем он.

Она берет Чарли под локоть, когда они направляются домой, а он продолжает болтать об Америке.

– Если мы будем работать каждый вечер, то достаточно сэкономим за пять лет, а потом – только подумай! – мы собираемся на палубе и перед нами вырастают берега Америки…

Ей хочется закупорить этот момент в склянке, как будто он уже миновал. Остались только они вдвоем, смеющиеся и пинающие камешки на тропинке.

Скоро у него будут жена и ребенок, думает она. Скоро все подберут себе пару.

Селяне гурьбой выходят с постоялого двора. Кто-то стоит на стуле и поет балладу.

– Давай присоединимся к ним, – просит Чарли. – Там Мэри.

– Давайте! – кричит Ленни и манит их к себе. – Пиггот говорит, завтра у нас будут танцы.

Нелл останавливается как вкопанная. Он прикасается к руке, за которую недавно хватался Ленни. Потом замечает мужчину, сгорбившегося перед дубом с афишей циркового представления, и узнает его по рахитично вывернутым ступням.

– Что там делает отец? – спрашивает она.

– Смотрит на афишу.

Отец наклонился вперед и гладит рекламную афишу, как комнатную собачку.

– Цирк закончился, дубина, – говорит она и пробует оттащить его в сторону. Она понимает, что он пьян и у него больше нет коробки с безделушками.

– Не трогай меня! – рычит он и выворачивается.

– Он не всерьез, – слишком быстро говорит Чарли.

Но она понимает, что все серьезно.

Ее отец не сводит глаз с ярких картинок. Карлица в коляске. Крокодил в банке. Силач и человек-бабочка, одинаковые тройняшки и Стелла Певчая Птичка.

– У меня был лобстер с тремя клешнями, – бормочет он.

– Пошли, па, – говорит Чарли и протягивает руку.

Отец замахивается на него, потом опускает голову и бежит к цирковому шатру, шатаясь на ходу. Фонари свисают с деревьев, как мертвые кроты с ограды.

– Пусть идет, – говорит Чарли. – Он дурак.

– «Балаган Чудес Джаспера Джупитера», – читает она. Чарли кладет руку ей на плечо и уводит прочь.

Джаспер

Джаспер кормит волка кусочками красного мяса через прутья клетки. Зверь хватает их затупленными желтыми зубами из серебряных щипцов. У ног волка свернулся заяц, чешущий свое ухо. Это его любимые животные; время от времени, как сейчас, он велит работнику принести их клетку в его собственный фургон.

Он перенял хитроумную уловку, которую впервые увидел в исполнении уличного торговца. Самое лучшее, что она не требовала никаких трюков. Он сводил в одной клетке хищника и добычу, пока они находились в младенческом возрасте, едва оторвавшись от материнских сосцов. Его до сих пор изумляет, что таким образом можно подавить врожденные инстинкты и наклонности. Сова лишь иногда показывает свой нрав и съедает мышь. Волк и заяц становятся такими же близкими, как представители одного вида.

Он смотрит на своего брата, сгорбившегося на