Спустя месяц после вторжения в Чехословакию Гитлер потребовал возвращения Гданьска и права строительства экстерриториальных железных и шоссейных дорог через Польский коридор. Дипломатические споры в начале 1939 года в марте привели к конфликту, и Гитлер отдал своим генералам тайный приказ «разобраться с польским вопросом». Отношения между Польшей и Германией постепенно обострялись, и поляки видели приметы войны – это пугало, но неожиданностью не было. Со времен Средневековья Германия оккупировала Польшу так часто, и самый последний раз в 1915–1918 годах, что лозунг «славяне против тевтонцев» стал уже патриотической традицией. Стратегическое положение Польши в Восточной Европе было ее проклятием: страну завоевывали, разоряли и разделяли неоднократно, ее границы то сжимались, то расширялись, в некоторых городках детям приходилось учить по пять языков, только чтобы общаться с соседями. Антонине вовсе не хотелось думать о войне, особенно после того, как в последней она потеряла обоих родителей, потому, как и большинство поляков, она убеждала себя, что альянс с Францией, у которой мощная армия, надежен, и Британия клятвенно обещала свою защиту. Оптимистка от природы, Антонина сосредоточилась на своей счастливой жизни. В конце концов, в 1939 году очень немногие польские женщины могли благодарить Бога за удачный брак, здорового сына, успешную карьеру, не говоря уже о роскоши общения с животными, которых она считала своими приемными детьми. Чувствуя Божье благословение и душевный подъем, в начале августа Антонина повезла Рыся, его престарелую няньку и сенбернариху Зоську в деревню Реентувку, популярное дачное место, а Ян остался в Варшаве присматривать за зоопарком. Антонина решила взять с собой еще и Коко, пожилую самку розового какаду, которая страдала от головокружений и часто падала со своей жердочки. Поскольку у Коко имелась неприятная привычка выдирать перья у себя на груди, Антонина надела на нее металлический ошейник, похожий по форме на конический рупор, в надежде, что «свежий лесной воздух, возможность поесть дикие корешки и веточки» смогут исцелить от болезни и вернуть прежнее яркое оперение. Рысята к этому времени уже подросли и остались дома, но она везла с собой новое приобретение, детеныша барсука по кличке Барсуня, который был слишком мал, чтобы оставлять его без опеки. Но больше всего ей хотелось увезти Рыся подальше от Варшавы с этими бесконечными разговорами о войне на последние – и для нее, и для сына – летние каникулы, полные беззаботных игр на свежем воздухе.

Загородный дом Жабинских[5] стоял в поросшей лесом низине в четырех милях от широкой долины Буга и всего в пяти минутах ходьбы от одной из впадающих в него речушек. Антонина с Рысем приехали в жаркий летний день, когда в воздухе стоял запах хвои, накатывали волны аромата от цветущих акаций и петуний, предвечерние солнечные лучи высвечивали верхушки старых деревьев и мгла уже пала на лесные низины, где пронзительное пение цикад смешивалось с нисходящими секвенциями кукушек и нытьем голодных комариных самок.

Вскоре на одной из маленьких веранд она смогла погрузиться в тень душистых виноградных лоз, чьи «мелкие, едва различимые цветочки источают аромат нежнее, чем роза, чем сирень и жасмин, чем самый сладкий из всех цветков – луговой золотистый люпин», а рядом, «всего в нескольких шагах по высокой траве возвышалась над тобой… стена леса, молодая зелень дубов, с белыми штрихами берез тут и там…». Они с Рысем утонули в зеленом спокойствии на расстоянии многих световых лет от Варшавы – громадном, бесконечном, личном расстоянии, которое измеряется не только в милях. В домике не было даже радио, и природа была источником всех новостей, игр и уроков, а одним из популярных местных развлечений было пойти в лес и считать осины.

Каждое лето дом дожидался их со своими тарелками, кастрюлями, корытом, простынями и огромным запасом сухих продуктов, а они обеспечивали ему встречу с компанией людей и зверей, превращавших его из бунгало в бурлеск. После того как большую птичью клетку поставили на веранду и накормили какаду кусочками апельсина, Рысь надел на барсука ошейник и попытался убедить его прогуляться на поводке. Барсук был не против, только гулял на свой манер, стремительно волоча Рыся за собой. Как и остальные животные в их окружении, Барсуня обожал Антонину, которая называла его своим воспитанником, учила приходить, когда зовут по имени, купаться вместе с ними в реке и забираться к ней на кровать за молоком из бутылочки. Барсуня научился скрестись в дверь, чтобы его выпустили в туалет, он совсем по-человечьи мылся, сидя в корыте и плеща мыльную воду себе на грудь передними лапами. В своем дневнике Антонина отмечала, как инстинкты Барсуни соединяются с человеческими привычками под знаком его собственной неповторимой индивидуальности. Он, к примеру, неукоснительно соблюдал правила гигиены, выкопав под каждой стеной дома по ямке для туалета, и галопом несся домой с длительной прогулки только для того, чтобы воспользоваться «удобствами». Как-то раз, пытаясь отыскать Барсуню, Антонина проверила все его излюбленные места для дневного сна: ящик в комоде, собственную постель между простыней и покрывалом, чемодан няни Рыся – все безрезультатно. В комнате Рыся она заглянула под кровать, после чего наблюдала, как Барсуня вытащил оттуда на середину комнаты детский горшок, забрался в белую эмалированную посудину и использовал ее по назначению.

Ближе к концу летних каникул заехали друзья Рыся, Марек и Збышек (сыновья доктора, который жил на другой стороне Пражского парка); они возвращались с Хельской косы на Балтийском море и наперебой рассказывали о том, сколько кораблей стоит в бухте Гдыни, о копченой рыбе и прогулках под парусом, обо всех переменах в порту. Сидя в тускло освещенной гостиной, пока ночь растекалась вокруг, и слушая, как мальчики на крыльце говорят о своих летних приключениях, Антонина поняла, что Балтийское море для Рыся, который видел его три года назад, вероятно, сохранилось всего лишь как смутное воспоминание, состоящее из разбивающихся о берег волн и остекленевшего от полуденной жары песка.

– Ты не представляешь, как перекопали пляж! В следующем году там не будет и следа гражданских, – сказал Марек.

– Это почему? – спросил Рысь.

– Потому что строят укрепления на случай войны!

Старший брат пристально посмотрел на него, и Марек, обняв Рыся за плечи, снисходительно добавил:

– Да кому какое дело до пляжа? Лучше расскажи о Барсуне.

И Рысь, сначала немного смущаясь, но постепенно воодушевляясь все больше, стал рассказывать о лесных пиратах и выходках Барсуни и закончил историей о том, как однажды ночью Барсуня опрокинул ведро ледяной воды на спавшую гостью, к которой забрался в постель, – и мальчишки так и покатились со смеху.

«Как приятно слышать их смех, – думала Антонина, – а о войне у Рыся пока весьма смутное представление, хотя он часто повторяет это слово. Слова вроде „торпеды“ и „укрепления“ он связывает только с игрушками, с красивыми корабликами, которые запускает в бухты, окружающие песчаные крепости, что он строит на берегу речки. Есть еще любимая игра в ковбоев и индейцев, когда он стреляет из лука сосновыми шишками… слава богу, другой, настоящей, войны он еще не понимает».