— Замёрзла?

— Нет, что ты! — улыбнулась в ответ Мария — Тепло мне.

— Потерпи, Мариша. Сегодня уж в земле Ростовской будем, а завтра в самом Ростове. Отдохнёшь, отоспишься…

Мария вздохнула, прижалась к мужу сильнее.

— Завтра… Уже завтра… А моя бы воля — так бы вот ехала и ехала… Ночевали бы в лесу где-нито…

— Вот те раз! — рассмеялся Василько — Нешто мы разбойники лесные?

— Боязно мне, Василько, — призналась вдруг Мария. — Никого-то кроме тебя у меня в Ростове нету… А ну как невзлюбят меня?

Князь Василько только улыбнулся — настолько дикой показалась ему мысль.

— Невозможно сие, Мария. Не любить тебя никак невозможно.

Дым медленно клубился под застрехой, выползая наружу, но ветер снаружи противился этому, то и дело вталкивая дым назад, и от этого чуть першило в горле.

Двор, в котором они остановились, принадлежал местному тиуну [управителю. Прим. авт.] князя Василька, потому как это уже были его владения. В большой, продымлённой крестовой избе нашлось место всем людям князя, так что в конюшне с лошадьми нынче никто не ночевал — да и мороз завернул к ночи. В печи пылали могучие сосновые поленья, распространяя жар и терпкий запах смолы. Печь, кстати, была примечательная. Громадная, со стороной чуть не в полторы косых сажени, сложенная из дикого синеватого гранита, она стояла точно посреди избы, выходя в каждую комнату отдельной гранью. В сводчатый зев этой печи, наверное, мог бы пролезть бык, а по сторонам зева были устроены кованые железные ставни, с мелкой узорчатой просечкой.

Молодожёнам отвели ту часть избы, в которую выходил зев печи, чтобы можно было любоваться на огонь. Из соседних помещений доносились голоса княжьих кметей-охранников — над клетью избы, сложенной из толстых брёвен, было общее свободное пространство, сейчас заполненное дымом, озаряемым мерцающим светом лучин в смежных комнатах.

— В добром ли здравии господин наш князь, и молодая княгиня? — донёсся голос из-за двери. — И примет ли нынче верных слуг своих?

— А, Елферий! Заходи, чего стоишь за дверью? — подал голос князь Василько.

Склоняясь в низкой двери, в горницу степенно вошли трое: один пожилой уже боярин, с окладистой русой бородой, двое помоложе, и густые бороды аккуратно подстрижены.

— Здрав будь, Василько Константинович! И тебе, матушка княгиня, доброго здоровья!

Неожиданно для себя Мария фыркнула, давясь смехом — до того смешным показалось обращение. «Матушка», надо же…

— А чего не так? — спросил, улыбаясь, старший боярин. — Князь Василько отец нам всем, несмотря на малолетство, а ты жена ему — стало быть, матушка…

— Вот, Мариша, познакомься. Это вот воевода Елферий Годинович, а это бояре мои ближние, Воислав Добрынич да Дмитрий Иванович. Сподвижники мои во всяком деле, руки мои, а когда и головы.

— Здравствуйте, господа честные! — поклонилась Мария, блестя глазами. Вот они, эти люди, сподвижники её Василька. Те, с кем придётся ей жить бок обок, видеться каждый день… Как-то оно будет? Вроде незлые они, на вид…

— Мы как услыхали, что поезд твой в Ростовскую землю вошёл, так и наладились навстречу, не утерпели.

— Ростов город бесхозно бросили, да? — пошутил князь Василько.

— Ништо, за одну-то ночь не растащат, — в тон ему отозвался Воислав Добрынич — Завтра уж дома будешь, матушка княгиня. — обратился он уже к Марии.

Боярин улыбался открыто, дружелюбно, и Мария улыбнулась ему в ответ.

— Просто Марией зовите меня.

— Ну разве что иногда, наедине, — ещё шире улыбнулся боярин. — А так ты беспременно наша матушка княгиня, и никак иначе.

И все дружно, весело засмеялись, так, что у Марии отлегло от сердца. Всё будет хорошо.

— Ну, раз набились-напросились в гости, так прошу к столу, — пригласил князь Василько. — Эй, Онфим! Ты где, Онфим?

— Чего изволишь, княже? — в дверях появилась всклокоченная борода и кудлатая башка тиуна Онфима.

— Распорядись-ка сюда на стол чего-нито. Вишь, гости на ночь глядя явились!

— Динь-да-да-динь! Динь-да-да-дон! — выпевали колокола-подголоски, радуясь солнцу, искрящемуся снегу и молодожёнам, и большой колокол солидно подтверждал:

— Гун-н-н!..

Они въехали в город через надвратную башню, украшенную по такому случаю цветными стягами, полощущимися на ветру. Мария жмурилась от яркого февральского солнца, ликующего гомона толпы, приветствующей своих молодых князя и княгиню, улыбалась немного застенчивой, полудетской улыбкой. Вот интересно, как всё-таки оно так устроено… Вчера ещё белёсая серая хмарь застилала небо, и на душе было тревожно, боязно — как-то примут, полюбят-не полюбят… А сегодня выглянуло ясное солнышко, и разом улетучились все страхи. Вон как ликует народ-то, и лица все открытые, приветливые. Видать, добрый народ живёт в Ростове городе… И бояре ближние, глядя на свою новую госпожу, невольно улыбались. Всё будет хорошо!

Ворота княжьего терема, украшенные разноцветными лентами, уже были широко распахнуты в ожидании хозяев, возле ворот стояли нарядные кмети дружины княжеской. На высоком резном крыльце был расстелен яркий шемаханский ковёр, и возок с молодожёнами подкатил прямо ко крыльцу, лихо, с разворота, встал — возница показал мастерство. Князь Василько, легко спрыгнув, подал Марии руку, и она тоже птичкой выпорхнула из возка, несмотря на громоздкую шубу.

— Слава молодому князю с молодой княгиней! Слава! Слава!

Дворовая челядь грянула заздравную, и Мария вошла в свой новый дом. Хозяйка. Подумать только — ведь она теперь всему этому хозяйка! Нет ни свекрови, ни свёкра, на отца с матушкой… Только муж, её любимый, над нею теперь господин… Ну, и ещё сам Господь, наверное…

Василько, словно почувствовав её состояние, крепче сжал руку, и она ответила ему встречным пожатием. Резные, крашеные двери распахивались, и они шли, даже не пригибаясь. Отец князя Василька, покойный князь Константин, строивший этот дворец, постарался, даже выписал из самого Цареграда учёного грека-архитектора, и дворец вышел на загляденье…

— Слава! Слава!

Последний возглас отсекла толстая дверь, и Мария оказалась наконец в покоях. Встала посреди, озираясь. Потолок был покрашен яркой лазоревой краской, с расписными узорами вдоль стен, над вбитыми в стену витыми трёхрогими подсвечниками из кованого железа на потолке темнели пятна копоти. Стены тоже были крашеными, но не сплошь, а росписью, и сквозь затейливые узоры проглядывала гладко оструганная древесина.

— Нравится? — князь Василько подошёл сзади, обнял, и Мария чуть закинула голову, уже привычно-послушно подставляя губы…

Откуда-то вынырнула толстая пушистая кошка, каких Мария ещё и не видывала — белоснежный искрящийся мех, густой, точно у соболя, а глаза голубые…