Ритуал катаров был суровым в своей простоте. Католическая евхаристия была заменена у них благословением хлеба, происходившим ежедневно за столом. Ежемесячно происходила исповедь, на которой присутствовали все верующие общины. Торжественная церемония вступления в церковь катаров, при которой неофит давал обет вести чистую и безупречную жизнь, считалась символом отречения от Духа Зла и возвращения души к Богу. Если вступающий находился в браке, то требовалось обязательное согласие обоих супругов.

У катаров существовало стремление к аскетизму; это было неизбежным следствием дуализма, лежавшего в основе их учения. Так как все вещественное было создано Сатаной и являлось поэтому злом, катары в своих молитвах просили Бога не щадить их тела, рожденные в грехе, но быть милостивым к их душам, заключенным в телесной оболочке, как в тюрьме. Отсюда вытекало требование избегать всего, что вело за собой воспроизведение животной жизни. Чтобы подавлять плотские желания, катары три дня в неделю ели только хлеб и воду; в году у них было три поста по сорок дней каждый. Наиболее ревностные из них выступали за запрещение брака. Катары были убеждены, что занятия сексом помогают Сатане сохранять свою власть над людьми.

На суде Тулузской инквизиции в 1310 году об одном из наставников ереси было сказано, что он ни за какие блага мира не коснется женщины; при рассмотрении другого дела одна женщина показала, что ее отец, после того как над ним была совершена еретификация (так инквизиция называла посвящение в катары), запретил ей прикасаться к нему, и она не нарушала этого запрещения даже у его смертного одра. Аскетизм катаров доходил до полного запрета на употребление в пищу всего, что имеет животное происхождение, — мяса, яиц и молока; исключение делалось только для рыбы. Осуждение брака, запрещение мяса и отрицание клятвы были главными внешними признаками, на которых позже основывалась инквизиция при привлечении их к суду. В 1229 году два видных тосканских катара публично в присутствии папы Григория IX отреклись от своих заблуждений; через два дня они торжественно засвидетельствовали искренность своего обращения, вкусив мяса перед собранием епископов, что и отмечено в официальном протоколе.

Вскоре после основания инквизиции один из обвиняемых, защищаясь пред ее судом в Тулузе, сказал: «Я не еретик, так как имею жену, сплю с ней, имею детей, ем мясо, лгу, клянусь; таким образом, я верующий христианин». Катары, повешенные в Госларе в 1052 году, даже у виселицы отказались зарезать цыпленка; в XIII веке это испытание считалось верным средством узнать еретика. Вообще же инквизиторы не тратили времени на поиск свидетельств в подтверждение заведомо ложных преступлений «Если вы спросите еретиков, — пишет св. Бернар, — то окажется, что они самые лучшие христиане; в речах их вы не найдете ничего предосудительного, а дела их не расходятся со словами. Согласно своему нравственному учению, они никого не обманывают, никого не притесняют, никого не бьют; щеки их бледные от постоянных постов, они не сидят сложа руки и трудами снискивают себе хлеб». Действительно, катары в большинстве были трудолюбивыми работниками; во Франции они были известны как «ткачи», так как ересь особенно сильно распространилась среди представителей этого ремесленного цеха — монотонное занятие давало ткачам много свободного времени для размышлений.

Хотя масса катаров и была необразованна, их наставники являлись сведущими богословами, и у них была богатая народная литература, бесследно погибшая, за исключением перевода Нового Завета и краткого служебника. По всей вероятности, катары уже в 1178 году имели переводы Нового Завета на народные языки; под этим годом записан диспут в Тулузе кардинала-легата с двумя катарскими епископами, совершенно не знавшими латинского языка, но очень начитанными в Священном Писании. Формула исповеди, которую они приносили в своих собраниях, показывает, насколько строго умели они подавлять суетность мысли и слова.

Не было ничего привлекательного в учении катаров для людей чувственных, скорее, оно должно было отталкивать их, и если катаризм смог распространиться с поразительной быстротой, то объяснение этому нужно искать в недовольстве, которое в народных массах вызывала церковь. Хотя аскетизм, возводимый катарами в закон, и был совершенно неприменим в действительной жизни огромной массы людей, но нравственная сторона этого учения была поистине удивительна, и в общем основные его положения соблюдались в жизни строго. Люди, остававшиеся верными церкви, с чувством стыда и сожаления сознавались, что в этом отношении еретики стояли много выше их. Но с другой стороны, осуждение брака, учение, что сношение между мужчиной и женщиной равносильно преступлению, и другие подобные преувеличения вызывали толки, что кровосмешение среди еретиков — обычное явление; рассказывались небывалые истории о ночных оргиях, на которых люди предавались свальному греху; а если после этого рождался ребенок, то его будто бы держали над огнем, пока он не испускал дух, а потом из его тела делали адские дары, обладавшие такой силой, что всякий, вкусивший их, не мог более выйти из секты.

До нас дошло много подобных россказней, которые пускались в обращение с очевидной целью возбудить против еретиков народную ненависть; но не надо забывать, что инквизиторы, то есть люди, знавшие лучше всех правду о еретиках, всегда утверждали, что все рассказы о тайном разврате катаров — пустая выдумка. Во многих сотнях судебных отчетов и приговоров нет даже намека на это — кроме нескольких следственных дел, которые вел в 1387 году инквизитор фра Антонио Секко в альпийских долинах.

Но особенно страшна была для церкви способность катаров к совращению других в свою ересь. Миссионеры катаров по всей Европе призывали к покаянию и обращению: их можно было встретить даже у подножий костров, на которых сжигались их братья. Часто они выдавали себя за католиков и образцово соблюдали все церковные обряды, пока, заручившись доверием соседей, не начинали тайно трудиться над их обращением. Они раздавали свои листки, в которых сулили прощение грехов тем, кто будет читать их и распространять. Много католических священников перешли в ересь благодаря чтению этих листков. Занятный прием был пущен в ход катарами во Франции: они сделали образ Божьей Матери и нарисовали ее кривой и безобразной, говоря, что Иисус Христос, чтобы показать свое смирение, нарочно избрал Себе в матери такую безобразную женщину; затем они стали творить этим образом чудеса исцеления, притворяясь для этого больными; образ этот быстро прославился настолько, что многочисленные копии с него помещались повсюду в церквах и часовнях, пока еретики не открыли своего обмана. Нечто подобное проделали они и с распятием, у которого недоставало верхней перекладины и на котором ноги Спасителя были сложены крестом и прибиты тремя гвоздями. Этот новый тип распятия вызвал много подражаний, пока, к великому смущению многих, не открылось, что он был сделан катарами в насмешку.

Мы с трудом можем представить себе, что, собственно, в учении катаров порождало энтузиазм и ревностное искание мученической смерти; но никакое другое вероучение не может дать нам такого длинного списка людей, которые предпочитали бы ужасную смерть на костре вероотступничеству. Если бы было верно, что из крови мучеников родятся семена церкви, то катаризм был бы в настоящее время господствующей религией Европы. Во время первых гонений, о которых сохранились известия, в 1017 году в Орлеане, тринадцать катаров из пятнадцати остались непоколебимы перед пылающими кострами. Когда в 1040 году были выявлены катары в Монфорте и миланский архиепископ призвал к себе их главу Джерардо, то последний не замедлил явиться и добровольно изложил свое учение, счастливый, что ему представился случай запечатлеть свою веру ценой жизни. Глубокое впечатление на всех тем радостным мужеством, с которым они встретили ужасную смерть, произвели катары, сожженные в Кельне в 1163 году. Когда они были уже в предсмертной агонии, то их глава Арнольд, по словам очевидцев уже наполовину обгоревший, освободил руку и, протянув ее к своим ученикам, сказал: «Будьте тверды в вере вашей. Сегодня будете вы со святым Лаврентием». Во время крестового похода против альбигойцев крестоносцы, взяв один замок, предложили пленным на выбор отречение или костер; нашлось сто восемьдесят человек, которые предпочли смерть. Один хорошо осведомленный инквизитор говорит, что катары, если даже они не отдавались добровольно в руки инквизиции, всегда были готовы умереть за свою веру в противоположность вальденсам, которые ради сохранения жизни не останавливались перед притворным отречением от ереси. Католические писатели изо всех сил стараются уверить нас, что непоколебимая твердость в убеждениях у этих несчастных не имела ничего общего с твердостью христианских мучеников, но была просто ожесточением сердца, внушенным Сатаной.