– Мама, ты? – глупо спрашивать у пустой комнаты, но я кожей ощущала, что она здесь. Вот она села в свое любимое кресло. Шелест по ткани. Заморгала лампа. Блоха с воплем бросился на кухню. Мне стало страшно, я пошла за ним. Поставила чайник. Включила радио. Надо нарушить тишину, разорвать ее звуками музыки и глупой болтовней диджеев. Нужно наполнить эту квартиру запахами, шумом, а не призраками… Я посмотрела на свои руки. Иногда на меня находит странное чувство, будто реальность искажена, словно это плод фантазии или написанная кем-то книга. Я вымышленный персонаж, голограмма, рисунок в тетрадке, но никак не живой человек. Воздух становится кисельным, мое тело отказывается меня слушать, я замираю вне времени и пространства. Неуютное чувство: тебя выпихнули из этой Вселенной, будто не хватило места, словно в вагоне метро толпа вытеснила тебя за резко закрывающиеся двери. И ты на перроне один.

Если бы рядом был человек, который одним касанием дал бы мне ощущение, что я жива. Будто прочтя мои мысли, котенок бросился на мои ноги, слегка поцарапав кожу.

Мама стояла позади нечетким силуэтом и качала головой, укоряя меня за безрассудство.

Я позвонила Паше.

– Какого черта ты уезжаешь? – набросилась я на него.

– Здравствуй, Лика, – невозмутимый, как всегда.

– Паша, ты мне нужен. Мне кажется, я тебя люблю.

– Правда? – он мяукал. Я знала, что сейчас он выйдет на балкон. Закурит. Будет стряхивать пепел вниз в надежде, что попадет кому-нибудь на голову.

– Пашенька, приезжай, пожалуйста. Ты… не бросай меня.

– Сейчас приеду.

Я прождала его до четырех утра, потом уснула.

На следующий день обрывала его телефон. Наконец трубку сняла его мама и сказала, что Паша улетел два часа назад.

Вот и все. Сердце мое раскрошилось.

Я сняла гардину и выбросила ее в мусорку. Комната тут же стала неживой, мне всегда казалось, что окна без занавесок – это словно быть голым. Мамин призрак тихо шелестел в углу.

Я взяла сумку и поехала к Игорю. Он открыл дверь. Обрадовался, будто не удивился даже.

– Ты живешь один? – я бродила по квартире. Следов той помойки уже не было, аккуратно, чисто, только черный кот сидел на том же табурете.

– Да. Я сирота.

В ту ночь я осталась у него. Потому что нельзя было иначе. Останься я дома, меня бы тошнило алкоголем, рвало от слез, я бы содрала кожу с пальцев, состригла волосы. Уничтожала бы себя всю ночь.

Игорь целовал мне висок. Шептал о своей привязанности. Я не слушала его. Но прикосновения были напоминанием, что я жива…

Все последующие дни я делала вид, что со мной все в порядке. Рисовала счастливое лицо, обсуждала с одногруппниками преподавателей и экзамены, говорила о планах на лето. Играла спектакль нормальности, когда за кулисами робко стояла плачущая девочка. Сжимала портьеру, чтобы не упасть, ноги подкашивались, внутри ветром выло, билось в висках: Паша, Паша…

Купила гардины. Стоили дорого, но мне понравился их чистый морозный белый цвет. Разбросанные сероватым рисунком нечеткие спирали напоминали скругленные веточки крупных цветов. Можно было долго скользить взглядом по тонким кружевным нитям, забывая о реальности.

Игорь то ли был дурак, то ли ловко маскировался, но всегда казался веселым, не замечал моего призрачного состояния. Чтобы в отчаянии не содрать дома обои со стен, я пригласила его к себе в гости. Он тут же определил, что Блоха – девочка.

– Не-ет, – возмущалась я.

– Разница есть? – удивился Игорь.

– Девка, – горестно вздыхала я. – Несчастье это.

Игорь не сообразил, о чем я.

Мне было с ним плохо. Скучно. Тошно. Пыталась себя убедить, что он мне нравится. Просыпаясь утром, я желала, чтобы его не было в постели, но он лежал рядом. Я вставала, запиралась в туалете и ревела. Быть одной не хотелось, а быть с ним с каждым днем становилось все противнее.

Я сдала все экзамены. Впереди было еще два месяца лета, еще один год учебы и поиски работы. «Почти стала взрослой», – улыбалась я своим мыслям.

Игорь ждал меня на крылечке. Я вышла к нему. Взяла за руку, отвела в сторону.

– Прости меня. Но я больше не могу.

Ускользнула в метро.

Он растерянно смотрел мне вслед. «Необычно, – подумала я. – Мне разбили сердце. Я разбила сердце в ответ».

Помню, будучи маленькой, я очень хотела быстрее вырасти. Казалось, что взрослые умеют принимать правильные решения и не чувствовать вину за содеянное ими зло или совершенные поступки. Не плакать, сдерживая свои эмоции, не кричать, когда что-то не нравится, как делала это мама, быть такой серьезной дамой, которой подвластно все. Я взрослая теперь. Но внутри сидит ребенок, растерянный и одинокий. Он очень хочет разреветься прямо здесь, в вагоне метро. Но сдерживаешься, потому что показывать свои слабости окружающим весьма глупо.

Однажды мама застала дядю Федю у соседки. Она пошла к ней попросить сахара, дверь была приоткрыта. Вошла. А они там на кухне. Между плитой и столом. Она швырнула в них вилки, что лежали тут же на столе, и выбежала в слезах. Плакала каждый день. На выходных выпила две бутылки вина, отчего потом всю ночь ее рвало в синий таз, который я приставила к дивану. Я сидела рядом на полу, иногда опорожняла таз и возвращала его на место. Мама просыпалась, ее рвало, я держала волосы, чтобы не запачкалась. Мне было очень страшно. Помню, как глаза слипались, я засыпала на мгновение, а сама вся в слуху, не замычит ли мама, не застонет ли. Она и кричала, то ли от вина, то ли от боли душевной.

Жаль было маму, но соседка Яна подходила усатому Федору больше. Мама была тонкая кисть, а Яна – веник для уборки подъезда. Дядя Федя – желтый самовар. Мама не видела разницы между ними, а я видела. Дяде Феде было все равно, но ментально его потянуло к той, что была проще и безыскуснее, одной рукой она жарила котлеты, другой мыла посуду. Запах чеснока и пота от ее тела не смущали. Мама же чиста, свежа и много требовала…

Долгие месяцы мама была замкнута, часто плакала ночами, утром я находила пустую винную бутылку под раковиной. Она молчала, уйдет на работу, вернется. Пролистает мой дневник, погладит волосы. Сядет в кресло, возьмет спицы и вяжет, вяжет.

– Мама, что ты вяжешь?

– Кофту себе.

– Мама, красивая будет кофта, да? – пыталась я ее подбодрить. Но она смотрит вперед, сквозь стены, сквозь города, туда, где мнутся с ноги на ноги ее мечты о том, чтобы кто-то любил ее сильно, как в пошлых романтических фильмах.

Однажды мама резко изменилась. Повеселела. Стала ярче краситься и одеваться. «Опять кто-то появился», – с горечью подумала я. Безнадежно все это. Мне всего десять лет, но я твердо знала, что мужчины на любовь не способны. У мамы их вон сколько было, ни один не сделал ее счастливой.