— Поликарп Осипович — гений. А гении не похожи на простых смертных. Завтра загляну к нему ещё раз. Как говорят англичане «Tomorrow is another day». Утро вечера мудренее.

— Мог бы и не переводить. По английскому в гимназии я имела «превосходно».

— Не сомневался ни на йоту. Прогуляемся по набережной?

— С удовольствием.

После завтрака за кофе, который супруги решили выпить в фойе, Ардашев внимательно просмотрел газеты и сказал:

— Подожди меня в номере. Я наведаюсь к профессору.

— А как же экскурсия в аул? Африкан Ростиславович вот-вот явится.

— Ты можешь сказать ему, где я. А там пусть сам решает, дожидаться меня здесь или нет. — Клим Пантелеевич улыбнулся. — Не беспокойся. Такие щедрые туристы, как мы у него встречаются не часто.

Ардашев поднялся и вышел на улицу. Экипаж стоял рядом. Уже подъезжая к дому Поссе, он увидел молочника, меняющего у входа бутылки с молоком.

— Послушайте, любезный, а где профессор? — осведомился присяжный поверенный. — Приехал, знаете ли, к нему в гости, а он из дома не выходит.

— Не моё это дело, — пожал плечами усатый мужчина лет сорока пяти в картузе, рубахе на выпуск, жилетке, тёмных брюках и штиблетах. На плече у него висела полотняная сумка.

— Постойте! Я ведь с вами разговариваю! Это не учтиво, в конце концов! — выкрикнул вслед адвокат, но незнакомец ускорил шаг и скрылся в подворотне.

Клим Пантелеевич внимательно осмотрел окнаи дверь — травинка была на том же месте (следовательно, из дома никто не выходил), а потом взял бутылку, открыл и понюхал. Усмехнулся. Укупорил её, окликнул проезжающего мимо извозчика и прихватил с собой. Усаживаясь в фаэтон, изрёк:

— Дворянская 6.

— Это мы мигом. Тут недалече. Раз-два и приехали, — пробалагурил возница.

Через пять минут коляска уже подкатила к дому Игнатьева.

— Постой, подожди, — велел Ардашев.

— Как прикажете.

В этот момент отворилась дверь, и появился хозяин дома — высокий господин лет сорока пяти с аккуратными усами, в тройке и шляпе, с уже заметным брюшком, которое придавало ему солидности, точно так же, как и очки в роговой оправе.

— Родион Спиридонович, добрый день!

— Клим Пантелеевич! Рад вас видеть! Какими судьбами? Приехали отдохнуть?

— Не совсем. Я почти уверен в том, что с Поликарпом Осиповичем стряслась беда.

— Да что вы такое говорите?

— Возможно, его нет в живых.

— Не может быть? — Игнатьев попятился.

— К сожалению, многое указывает именно на это. Нам надо поторопиться. Вы сильно заняты? Может быть, у вас судебное заседание или ещё какие-то важные дела?

— Ничего срочного нет. Собрался, правда, купить билеты в цирк Михайлова. Дочь просила сходить вечером, но, если подтвердятся ваши слова, то будет не до развлечений. Какие шаги вы собираетесь предпринять?

— Надо попасть в дом профессора. Без полиции это невозможно. Я даже не знаю, где в вашем городе находится полицейский пристав, и потому прошу вас привести его на Мещанскую 24. В качестве доказательства моих слов возьмите вот это, — Ардашев протянул молочную бутылку.

— Что это?

— Судя по характерному запаху — это вода, разведённая с белой краской, имитирующая молоко. Злоумышленник ставит утром две такие бутылки перед входной дверью профессора, а потом, проходя мимо, просто меняет их на пустые. Но вчера он не смог сделать это вовремя. И две бутылки с «молоком» простояли до позднего вечера. Я проезжал мимо и обратил внимание, что они даже не превратились в простоквашу. Представляете! Это при такой-то жаре? А четверть часа назад я случайно застал «молочника», оставляющего на крыльце две полные бутылки. Окликнул его, но он шмыгнул в подворотню. На тот момент я не знал, что в бутылке вместо молока налита смесь краски и воды и потому у меня не было оснований его преследовать.

— То есть вы хотите сказать, что какой-то человек, проходя мимо, под видом молока выставляет две бутылки с краской и водой перед дверью профессора, а потом вечером их меняет на пустые? — вопросил Игнатьев.

— Нет разницы, когда именно он поменяет бутылки. Главное, чередовать их перед дверью. Никто из прохожих не будет специально обращать на это внимания. Он просто носит с собой в сумке четыре бутылки — две полные и две пустые. И меняет, когда ему удобно.

— А почтальон? Я видел, как он приносил почту. Почтовый ящик стоит на внутренней стороне двери. Но его ведь тоже надо освобождать от корреспонденции?

— Вы правы, Родион Спиридонович. Кто-то это делает. Либо другой вариант: с внутренней части двери ящик снят и почта сыплется на пол.

— А табличка из гостиницы «Не беспокоить!»?

Ардашев пожал плечами.

— Её мог повесить, кто угодно.

— Она взята из дома профессора. Я видел её и в прошлом году, — вспомнил Игнатьев.

— Это неудивительно. Поликарп Осипович большой оригинал.

— Постойте, Клим Пантелеевич, — Игнатьев удивлённо приподнял брови, — но я же писал вам, что видел, как вечером горел свет в его доме, и он ходил по комнате.

— Вчера я наблюдал тоже самое явление. И потому нам надо обязательно попасть внутрь. Был бы вам очень признателен, если бы вы привели полицейского, и мы бы вскрыли входную дверь. Возьмите мой экипаж. А я найду другой и отправлюсь на Мещанскую.

— Хорошо.

— Жду вас там.

Присяжный поверенный прохаживался рядом с домом профессора, когда прямо к нему подъехала коляска. Из неё выпрыгнул полицейский пристав с каким-то человеком с сумкой и в простой одежде, а уже за ними следовал адвокат Игнатьев и городовой.

— Пристав Добраго, Пров Нилович, — представился полицейский. Это был высокий, статный мужчина с офицерской выправкой, с густыми усами, широченными бакенбардами и бритым подбородком.

— Ардашев Клим Пантелеевич, присяжный поверенный Ставропольского Окружного суда.

— Родион Спиридонович мне объяснил ситуацию, и я привёз с собой… ну, в общем, теперь он слесарь. Хотелось бы надеяться, что мировой судья нам не понадобится[8].