в руке конька. Ей очень хотелось попросить у бабушки совета, но она боялась, что та может запереть ее дома до самого возвращения Матвея. Она бы ничего не поняла… сама как-то сказала, что никогда не чувствовала то, что Фая.

– Боги нам помогут. Ложись спать.

На следующий день Фая, как и все женщины в деревне, готовила подношения. Они с Марфой не смогли бы привести к жертвенному алтарю быка, как более богатые соседи, зато испекли пироги с ягодами, капустой и грибами. Их аромат должен был задобрить богов. Пока Марфа перекладывала их на чистое полотенце, Фая спустилась в погреб за вареньем и соленьями, а после сплела столько цветочных венков, на сколько хватило в саду цветов. Вместе с остальными жителями деревни она прошла от капища на берегу реки до сторожевых башен у ворот, вознося молитвы богу сражений и грома Перуну. Затем воины во главе с верховным жрецом обратились к душам почивших предков, прося помочь в завтрашней битве. Матвей шел, держа Фаю за руку, и она знала, что он думает об отце. На плечо ему на короткий миг опустился шмель, и юноша просиял, благодарный за посланный знак. Фая с нежностью сжала его пальцы и, сосредоточившись на смутном воспоминании о собственных родителях, попыталась обратиться к ним, прося защитить Матвея. Но слова не шли, а сильнее всего оказалась мрачная мысль – с чего им отвечать сейчас, если раньше не было дела до дочери? Отогнав печаль, она обратилась мыслями к ельнику в лесной чаще, куда собиралась отправиться этой ночью. К счастью, на небе будет полная луна, которая наделит ее молитвы столь необходимой силой.

Матвей помог ей с Марфой отнести дары к капищу и положить на огромный священный камень, рядом с чашами с медом и горшками с кашей. Его белоснежная поверхность была испещрена трещинами и слабо мерцала в солнечном свете. За деревянными воротцами у подножия идолов Перуна, Велеса и Макоши уже стояли жрецы, готовившиеся разжечь костры в окружавших место рвах. Люди собирались на поляне перед капищем: юноши, мужчины и старики, готовящиеся завтра вступить в битву, их жены и дети. Ни на одежде, ни на лицах не было ни пятнышка грязи.

Взгляды были прикованы к ликам могущественных богов, высеченных на деревянных идолах, на чью помощь они сейчас уповали всей душой. Небо было ярко-голубым и безоблачным, светило солнце – добрый знак, что те были благосклонны. Теплый воздух стал густым от наполнившей поляну энергии, где смешались страх и благоговение. Фая могла почувствовать, как она проникает ей под кожу и пульсирует в жилах, подчиняя сердце своему ритму. Она знала, что и Матвей, и Марфа, и все остальные, стоя плечом к плечу, испытывают то же самое. Однако куда сильнее внутри нее было тянущее, тревожное чувство. Она потупилась, рассматривая вытоптанную траву под лаптями, чтобы ненароком не выдать себя. Бабушка сказала, что битва будет страшной, а смерть уже готова к встрече. Завтра их войско станет еще больше, и никто, даже верховный жрец, не смог бы сказать, проявят ли боги одинаковую благосклонность ко всем воинам – особенно если речь идет о младших сыновьях в большой семье.

Фаю прошиб озноб, как накануне, когда она держала в руках ледяной свиток. Следующая мысль была настолько жуткой, что она едва сдержала стон: в эту самую минуту их враги точно так же молили о помощи своих демонов, которых считали равными богам. Что, если завтра высшие силы будут вести собственный бой, попросту позабыв о людях? И призовут в свое войско души погибших воинов? Ее уверенность в принятом накануне решении тут же возросла.

Матвей мягко толкнул ее плечом, с немым вопросом заглядывая в глаза. Она покачала головой и выпрямилась, и, хотя лицо ее было спокойно, сердце в груди металось, как обезумевший перед охотником зверек. Пульс колотился в висках, почти заглушая молитву.

По восьми сторонам света вокруг капища вспыхнули ритуальные огни, выбрасывая снопы искр. Вслед за ними вместе со жрецами десятки голосов запели священную песню, вознося ее высоко к небесному царству Перуна.

* * *

После гадания на потрохах черного петуха, возвестившего о победе над вражеским войском, на капище было шумно и весело. Воины разделили с богами трапезу жертвенным быком, положив его останки в священное пламя у подножия идолов. Боевые крики пронзали сумеречный воздух, отточенные лезвия рассекали его подобно молниям.

Все это время Фае казалась, что она двигается и говорит будто во сне, повинуясь общему настроению, и сон оборвался, лишь когда Матвей разыскал ее и взял за руки. От него пахло огнем и дымом священного костра, над которым он вместе с остальными воинами закалял свой меч. В тот момент на его лице застыло суровое, даже свирепое выражение, и Фая с новой ясностью осознала: завтра он будет сражаться до последней капли крови.

Сейчас в его глазах горел огонь другого рода.

– Идем со мной, – тихо сказал он.

Фая согласилась не колеблясь. Матвей кивнул семье на прощанье, и впервые за все время она не увидела на лицах его братьев ни следа обычной насмешки. Они были не единственной парой, что желала провести наедине хотя бы несколько часов, чтобы у мужчины осталось достаточно времени для отдыха.

Всю дорогу до его двора они молчали. Сердце Фаи разрывалось между нежностью и страхом, и она очень боялась выдать последний. Вместо этого она сосредоточилась на звуке его ровного, спокойного дыхания и думала о том, что будет ждать их, когда он вернется с поля битвы. То были самые простые вещи – праздничный пирог с мясом из ее скудных запасов, который они разделят в саду; венок из луговых цветов у него на голове; новые уроки резьбы по дереву, после которых она наконец-то научится вырезать красивые цветы; танцы в огне купальского костра; первое из многих утро, когда она проснется его женой. Целые дни вместо украденных часов.

– Фая. – Матвей остановился у крыльца избы, поворачивая ее лицом к себе. Подняв к губам их соединенные руки, он поцеловал ее ладонь. – Ты дрожишь, душа моя.

Он не спрашивал ее почему и не уговаривал вспомнить, что совсем недавно предсказали жрецы. В его карих глазах были нежность и понимание, и Фая почувствовала, как к горлу подбираются предательские слезы. Но сейчас для них было не место и не время.

Она шагнула ближе, касаясь его бородатой щеки, и не сдержала улыбки при знакомом чувстве щекотки. Матвей накрыл ее губы своими, и она обвила руки вокруг его шеи, зарываясь пальцами в густые волосы. Он прижал