же день билет на ближайший рейс, я собрал нехитрый скарб, наскоро распрощался с родителями, друзьями и коллегами – и был таков.

Я даже толком не припомню, из-за чего мы вдрызг разругались уже на третий день моего прибытия в Лондон. Полгода, разделившие нас с Мэри по разным мирам, настолько отдалили друг от друга, что мы разучились быть вдвоем и потеряли надлежащий навык совместной жизни. Поменялась она, поменялся, очевидно, и я. Любовь, что связывала нас ранее, предательски остыла и стремительно улетучилась; жалкие потуги подогреть потухшие угли страсти ни к чему толком не привели. Поводом для расставания послужили какие-то бытовые неурядицы, и мне пришлось обратиться к единственному в те времена знакомому мне, помимо Мэри, человеку в Лондоне – Уиллу, с которым я свел знакомство в пересекшем океан самолете, где мы по счастливой случайности оказались соседями по креслам.

Как сейчас помню те события. Мы беседовали в течение всего полета. Уилл был старше меня почти на десять лет. Он возвращался домой с конференции психологов (или как там это зовется в их «секте»?) и собирался податься в журналистику. Я же причислял себя к действующим журналистам, пусть и без значимых заслуг в портфолио, но с нескрываемым блеском в глазах. Нас с Уиллом мигом объединил интерес к литературной профессии и обоюдное желание работать в этой области. Без малого десять лет минуло с той поры, как тесно переплелись наша дружба и профессиональная деятельность. Порой мне казалось, что Уилл был куда сильнее в журналистике, чем в психологии, но я не озвучивал ему своего мнения, боясь задеть – он в первую очередь считал себя психологом-профессионалом, который обладал еще способностями к журналистике. Впрочем, я был жутким в этой области скептиком, который ни разу за почти три десятка лет не посетил ни одного психолога, как и прочих «мозгоправов», так что вряд ли мое суждение можно рассматривать всерьез.

Уилл был обычный с виду британец – высок, статен, скрупулезен и деланно педантичен. Он жил в собственном доме на Кавелл-стрит с женой и двумя детьми. Весь полет из Штатов мы увлеченно беседовали, обменивались мнениями и опытом, делились замыслами. На выходе из самолета мы обменялись контактами с твердым намерением встретиться и обсудить планы штурма «Тауэр Мэгэзин».

…Разбежавшись тогда с Мэри, я позвонил Уиллу по телефону-автомату, и вскоре мы встретились в кафе. Стоило мне упомянуть о своем положении, как он настоял на том, чтобы я переехал к нему в свободный на тот период гостевой домик, где я в дальнейшем и обосновался. От какой-либо оплаты на первое время Уилл наотрез отказался, за что я ему безмерно благодарен – в тот период я не потянул бы проживания в Лондоне в собственном доме. Спустя несколько месяцев мы пересмотрели схему оплаты моего проживания на взаимовыгодных условиях.

Будучи соседями, нам легко было согласовывать планы действий в сфере журналистики. Моя первая статья в «Тауэр Мэгэзин» была опубликована уже через три недели, Уилл задержался на полтора месяца. А дальше пошло-поехало. В поисках заработка я вскоре сделался корреспондентом местного ежедневника «Уикенд Таймс», где впоследствии вырос до автора нескольких разделов, включая рубрику о происшествиях; со временем суровый Глен Донахью выделил мне собственную колонку и в именитом «Тауэр».

С тех пор мы с Уиллом друзья не разлей вода.

– Собираешься спалить дом к чертям собачьим? – хохотнул Уилл, заходя в кухню и деланно отмахиваясь обеими руками от густого пара, вьющегося над сковородой.

– Поверь, дружище, такого знатного стейка а-ля Алан Роуд ты еще не едал, – отозвался я бодро. – Через пару минут будет готово, отведаешь. Вина?

– Пожалуй.

Я разлил по бокалам красное сухое, закончил с готовкой, и вскоре мы продолжили разговор за обеденным столом, поедая сочное мясо со свежими овощами и запивая вином.

– Что скажешь насчет чтива? – поинтересовался я с долей скепсиса. – Да, сразу скажу, прежде чем ты обвинишь меня в бесполезной трате твоего бесценного времени, намедни я был в библиотеке, изучал кое-какие материалы. В общем, я убежден, что дед был участником той битвы. И, похоже, насчет прибытия на Гуам – тоже правда.

Уилл задумчиво кивнул.

– Расскажи мне о своем деде.

– Да, по большому счету, рассказывать-то мне особо нечего – я очень плохо его помню. Мне было лет шесть, когда мы перестали видеться. Дед служил. Отец считал, что дед после войны повредился умом. Видимо, из-за этой вот истории. – Я указал на рукопись. – Когда мы еще общались, дед часто пересказывал ее мне – про битву, японца, подводных обитателей. Очень отдаленно, но я припоминаю эти образы. Когда читал его рукопись – вспомнил многое из, казалось бы, навеки преданного забвению. Потом дед с отцом поругались, и больше мы не виделись. Вот и все, что я могу рассказать. Похоже, что-то есть в отцовском мнении о ненормальности деда, если честно. Бред сумасшедшего.

– Не совсем так. – Уилл пригубил вина. – Грань, отделяющая нормальность от аномальности, не имеет четкого определения. Представь себе какого-нибудь Дэвида Копперфильда в средние века – со всеми его фокусами. Сразу бы запылал, как Джордано Бруно. Он ведь чудеса творит, аки колдун. Если не знать, в чем секрет его фокусов, то он совершенно антинаучен и ненормален. И куда его сегодня, в лечебницу для душевнобольных?

– Тут все просто, – отмахнулся я. – Берем статистику: что в большинстве, то и норма. Если завтра у большинства вырастет третье ухо – это станет нормой. Нормальное гауссово распределение никто не отменял.

– Статистика – коварная штука. Безоговорочно верить ей нельзя, но и совсем не верить невозможно. Иначе рискуешь кончить, как тот статистик, что утонул в реке, средняя глубина которой составляла всего один ярд. Сегодня ты считаешься нормальным, а завтра под воздействием определенных условий – стрессовой ситуации или пережитого горя – акцентуации твоего характера могут перерасти в расстройства. Война – это стресс, и какой! Множество смертей, страхов, потерь, переживаний. И этот стресс пережил твой дед. Он каким-то чудом выжил в описываемой битве. Это ведь чудо, самое настоящее. А сколько потом лет он жил с этими воспоминаниями? Каждую ночь, когда ему снились кошмары, – а они наверняка снились, уж поверь моему опыту, – он снова и снова вспоминал. И пытался понять, что же там произошло, думал, размышлял, надеялся сложить мозаику, обрабатывал эту информацию ежедневно и еженощно.

– Другими словами, ты считаешь все написанное дедовым вымыслом? Все-таки бредом?

– Все, что мыслится одним, может казаться бредом для другого, – уклончиво ответил мой коллега. – Каждый раз, когда ты вспоминаешь что-то надолго забытое,