— А продукты, что Павлов покупал, Суворов видел?

— Не знаю, — задумчиво покачала головой Матрена, помолчала, гоняя по загорелому лицу недоуменные морщины. — Странный он какой-то, Герман этот. Вроде образованный. Ходит весь в черном, на пуговицы доверху застегнутый, за два года в огороде клубня картошки не посадил… Приезжают к нему всякие — подозрительные…

— Это какие же?

Матрена склонилась над столом, зашептала:

— А подозрительные. Молодые да стриженые либо патлатые. Ведут себя тихо. Не пьют. С девками не шебуршатся. Мы с Терентьевной думаем — не сектанты ли, а?

«Понятно, — внутренне усмехнулась баба Надя. — По мнению деревни, если мужик не пьет и картошку в огороде не сажает, значит — сектант».

— Я вот за два года ни разу в его доме не была… Не пускает Герман никого… Может, там капище какое, а, Надежда?

Надежда Прохоровна фыркнула. Но комментировать предположение не стала — всякое бывает, на деревне глаз у людей зоркий, а она этого Павлова еще и не представляет. Помнится, несколько лет назад сама своего соседа-профессора Арнольдовича за полоумного чудика принимала.

— Карпыч к нему в дом несколько раз пытался прорваться — все ж образованные мужики, нашли б о чем поговорить, но дальше сеней не попадал. Встает Герман в дверях, за косяки держится… Смотрит, как будто колья в глаза вбивает — бррр! Точно — сектант!

Сказала, откинулась назад, вроде бы добавить чего по делу собираясь, но, бросив взгляд в окошко, пробормотала огорченно:

— О, помяни только черта…

— Павлов? — привставая с табурета и вытягивая шею в сторону окна, предположила баба Надя.

— Как же! — фыркнула золовка. — Фельдмаршал собственной персоной несется! Наверное, доложили уже о твоем приезде…

По полыхающей под закатным солнцем улице торопливо шагал невысокий коренастый субъект в одетой поверх майки распахнутой рубашке, в теннисных туфлях на босу ногу, с фотоаппаратом на груди. Что-то отдаленно знакомое было в его лице, но припомнить Суворова на застольях в этом доме Надежда Прохоровна так и не смогла. На улице мелькал, здоровался важно, но простых сельчан тогда визитами не баловал.

Нынче же, пробегая мимо Полкана, поздоровался даже с собакой. Песик ответил ему ленивым «тяф», из лопухов вылезти и не подумал, постукал по травке жестким хвостом и сонно смежил веки. На улице было все еще жарко.

В сенях забухали шаги, Надежда Прохоровна села прямо, поприветствовать Матрениного соседа приготовилась…

О приезде столичной «знаменитости» никто Фельдмаршалу доклад не сделал. Шагнув через порог, Суворов замер на полуслове с разинутым ртом и так посмотрел на гостью, что Надежде Прохоровне захотелось убедиться, не измазалась ли она ненароком сажей. Не выглядит ли чудищем заморским?

— Здрасте… — выдохнул Суворов. — Это… вы? Уже?!

— Что значит — уже? — возмутилась непонятной реакции соседа Матрена Пантелеевна. — Ты чего несешь-то, Карпыч?!

— Так я это… того… Здрасте, говорю. С прибытием! — И шаркнул ножкой. — Долго же вы нас не навещали, Надежда Прохоровна! — Засеменил к столу, кланяясь при каждом шаге, табуреточку умелым движением мыска из-под стола выдвинул, сел, лучезарно улыбаясь. — Как столица? Как железнодорожное сообщение, хорошо доехали?

— Здравствуйте, Сергей Карпович, — чинно, пряча смешок, поздоровалась Надежда Прохоровна. — Столица не хворает, доехала удобно — в мягком.

Фельдмаршал нетерпеливо побарабанил по столу короткими толстыми пальцами, понадувал щеки…

— А у нас, знаете ли, не все в порядке… Лихие дела у нас творятся…

— Да наслышана уже.

— Ах вот как? — поднял густые рыжеватые брови бывший начальник. — Ну, тогда я сразу к делу. — И всем корпусом развернулся к хозяйке дома: — Умыл я Кузнецова, Матрена Пантелеевна. Как есть — умыл!

— Чем же это? — нахмурилась Матрена.

— А вот смотри, — глубокомысленно задирая палец вверх, приступил почтовик. — Ходил я сегодня в Знамя за свежей прессой, повстречал там Игоря Матвеевича — агронома бывшего, и вот что он мне рассказал. — Сергей Карпович сделал театральную паузу, обвел слушательниц глазами. — В ночь с пятницы на субботу возле Синявки до утра простояла застрявшая в грязи машина с городскими рыбаками. Гости к агроному приехали, всю вечернюю и утреннюю зорьку с моста и у переправы рыбу ловили, трактор только в семь утра приехал, «Ниву» из грязи вытащил.

— И что?

— А то! — Палец снова указал на потолок. — Рыбаки вначале хотели на тот берег перебраться, по целой стороне моста проехать, но «Нива» юзом пошла — въезд на мост собой перегородила. Чтоб с моста ловить, мужики через капот перебирались. Сечешь, Матрена Пантелеевна? Из Красного Знамени никто в Парамоново прийти не мог. На «Ниве» сигнализация, я специально у Матвеевича спросил: если бы кто через капот ночью перебирался — взвизгнула бы! Да и так Матвеевич сказал — не было никого на дороге. Они всю ночь у костра возле машины просидели, уху и водку трескали.

— И что нового ты принес? — пожала плечами Матрена. — Я и так знала — никто к нам той ночью не приходил. Собаки-то не брехали.

— Это ты знаешь! — взвился Фельдмаршал. — А Кузнецов заладил — пришлые алкаши, пришлые алкаши. Я ему сто раз сказал — не было никого в деревне. Когда Федька предположительно еще жив был, мы с Германом на машине к бетонному заводу ехали — никого и на той дороге не встретили.

— Может быть, убийца в придорожные кусты спрятался, когда вы проезжали? — предположила Надежда Прохоровна.

— Может быть, — согласился почтовик. — Только вряд ли и зачем? Федор с мужиками с бетонки не дружил. У нас тут исстари заведено — поселок, где бетонный завод стоит, со знаменосцами вечно стенка на стенку ходит. А Федька главный горлопан, заводила, ему бетонщики раз двадцать бока мяли.

— Так может и — того? «Домяли», наконец?

— Да не было никого чужого в деревне! — взмолился Суворов. — Я с Федькой в соседях — через забор, Гаврош чужака на сто метров близко не подпустит — облает!

Надежда Прохоровна обвела парамоновцев сочувственным взглядом. Жить в деревне, где вначале живность пропадала, а потом до убийства дошло, не сладко. Не то что молоток к кровати станешь подкладывать, капканы медвежьи по дому расставлять начнешь. Страх дело сурьезное, для мозгов опасное, не заметишь, как с катушек слетишь и на своих кидаться станешь — не шибкая беда, если с молотком, у зажиточных соседей Сычей, поди, и ружьишко имеется… Опасно это, когда все вокруг свои, но в подозрениях. Надо помочь Матрене…

Сочувственный взгляд московской гостьи Суворов понял правильно, пододвинулся, положил локти на стол и сказал проникновенно:

— Я, Надежда Прохоровна, скоро не то что воров ночью перестану караулить, Гавроша с собой в постель класть начну! Во как. Допекли меня мысли страшные, сил никаких нет.