— Шэрон Тейт… — кивает Ксения.

— Брендон Ли… — кивает Илья. — Кристофер Рив…

— Этот парализованный, что ли?.. — Эндрю жизнерадостно макает аккуратно отчлененный кусок говяжьего языка из мясного ассорти в плошку какого-то ихнего восточного майонеза. — А в чем мистика?

— Ну он же самый известный из кино-Суперменов… — обтирает усы Илья. Оглядывается на свою девицу, покорно поясняет: — Комиксовый Супермен, — быстро чертит пальцем в воздухе латинскую S, — он же, в отличие от всех прочих коллег, наделен буквально всемогуществом. Вплоть до время вспять повернуть и людей воскрешать. С явным замахом сами понимаете на чьи прерогативы… Кристофер Рив прославился, сыграв эту роль в фильме 1978 года, ставшем коммерческим суперхитом, и в трех сиквелах. А в 1995-м Рив упал с лошади, сломал позвоночник и девять лет, пока не помер, провел полностью парализованным. Едва шевеля одним пальцем и нечетко бормоча.

— Всемогущий, да?.. — смотрит Ксения на Андрюшку. Она вдруг очень четко вспоминает, как в свое время на эту — то есть буквально — тему разливался Игорь…

Флэшбек. Питер, июнь 2003-го

Ничего белого в этой белой ночи не наблюдалось — Ксения покосилась в окно, — темень и темень. Но воздух оттуда сочился славный: теплый, свежий, пахнущий недавним недолгим дождем.

— …С кино… — Он сделал глазами что-то вроде: «ну ты, мать, скажешь тоже». — С кино все совсем непросто, — внезапно заговорщицки подмигнул. — По краю, можно сказать, ходим…

Ксения сидела с ногами в кресле, обхватив колени руками, уткнув в них подбородок и следя исподлобья, как Игорь изымает — чпок! — из горлышка пробку, заливает на треть стакан, взбалтывает его задумчиво — все с эдакой барменской (непроизвольной, скорее всего) рисовочкой.

— Точно не?.. — он перехватил ее взгляд и, ехидно улыбаясь, потряс бутылкой. Там был кизиловый «Арцах», спецом купленный — за дикую цену — в армянском магазине «Арарат» близ метро «Достоевская» (Игорь, московский сноб, любил потешаться над здешней топонимикой: «Станция „Достоевская“. Следующая станция — „Кафкианская“»…). Прозрачная жидкость пятидесятиодноградусной крепости — ацетоновый ее запах Ксения чувствовала даже в полутора метрах.

— Че, и разбавлять не будешь? — вяло осведомилась она.

— Еще не хватало продукт портить!

Пижон он все-таки был невыносимый. «И пью все, что горит лучше навозной жижи». Но предпочитаю — экзотическое, изъебистое и за несусветные бабки… Когда-то Игорешенька и при ней любил пускаться в небрежно-профессиональные рассуждения о том, например, что японцы — единственная нация-неофит в производстве виски, чьи pure malt’ы вполне, вполне на уровне иных хайлендов… — но уж от этого Ксения его отучила быстро.

— Так чего с кино? — Она зевнула и развалилась в кресле: откинула голову на спинку, забросила за нее одну руку, а оба колена — на подлокотник. Хрупнула голеностопом, пошевелила пальцами на приятно гудящих от усталости ногах.

— Не, шутки шутками, — пригубив, он поставил стакан на стол и, привалившись к последнему бедром, смотрел, ухмыляясь глазами, на Ксению, — но местами и правда же такое ощущение, что кто-то там, — он поднял взгляд к потолку, — или, может быть, там, — попинал пяткой паркет, — подобно основоположнику, полагает его важнейшим из. И, — осклабился, — прилежно цензурирует… Да из совсем свеженького! — Он оживился. — Ты не в курсе, как сиквелы-то «Матрицы» эти несчастные снимали?

— Пробуксовки там у них какие-то дикие были… Помер по ходу кто-то… — Она рассматривала Игоря нарочито-внимательно. Так они и елозили друг по другу глазами. — Только мистика тут при чем?

— Ну как! — Он глотнул хачевского пойла. — После успеха оригинального фильма братцев Вачовски переклинило — и оба сиквела, снимавшихся, как ты знаешь, одним куском, они решили делать уже не киберпанковскими боевиками, пусть и с подтекстами, а вот так вот в лоб — религиозным откровением. Причем Ривз-Нео превратился в некоего нового не то мессию, не то творца…

— Я слышала…

— Ну вот. И начинают они снимать… Не против?.. — Он помахал зеленой пачкой «More». — То есть даже еще даже начать не успевают — когда в утробе матери за три недели до рождения умирает дочь Ривза, первый его ребенок. У сестры Ривза диагностируют быстро прогрессирующую лейкемию… — Игорь открыл окно шире и подвинул к себе пепельницу. — Только начинаются съемки — сам Ривз разбивается на мотоцикле, выживает (говорят, чудом), но ломает в нескольких местах ногу. Съемки приостанавливают. И тут его, Ривза, подружка, Дженнифер Сайм, так и не оправившаяся от депрессии после смерти неродившейся дочери, врезается, нанюхавшись, по всей видимости, коксу, на своем джипе сразу в три припаркованные на стоянке машины. Гибнет на месте…

Излагал гад по обыкновению артистично — Ксения не могла не оценить. И ведь чешет как по писаному: его памяти на факты и цифры она поражалась всегда.

— …Съемки возобновляют — и сразу же Тринити, Кэри-Энн Мосс, прямо на площадке получает травму от того, что бутафорский нож в руках ее противника вдруг оказывается настоящим. Через десять дней она же ломает ногу…

— Стойкий они народ — если все равно не бросили свою затею…

— Бабки! Такими деньгами не шутят, Белкин. Съемки опять возобновляют — но через несколько месяцев эта самая Аалия, певица или кто она там, игравшая одну из второстепенных ролей, попадает уже в авиакатастрофу. Из девяти пассажиров «Сессны», на которой она разбилась, летя с Багам, не выжил никто. Через месяц у Глории Фостер, «Оракула», делается внезапное и совершенно необъяснимое с медицинской точки зрения обострение сахарного диабета — угадай с каким итогом? — Он размял в пепельнице остаток тонкой сигаретки.

— Летальным. Знаю.

— Ну так какая тебе еще мистика нужна?.. — Игорь присел на подлокотник ее кресла. С одной стороны оголтелый синефил, с другой азартный любитель всяческих «очевидных невероятностей», с третьей эрудит, с четвертой трепач («автопогрузчик», как формулировал некогда Гоша), такого рода истории он мог травить часами — вроде как реальные, но не только связанные с кино, а и разыгранные по его законам.

— М-м… — Ксения отстранилась. — Перегаром от тебя несет… — Вывернувшись из-под его руки, села на другой подлокотник. — А ты что, действительно когда-то байку писал про киношных и настоящих маньяков? Про то, как они друг друга копировали?

— Откуда ты знаешь? — Он протянул руку к ее плечу, но она дернула им отрицательно.

— Да кто-то как-то обмолвился, не помню…

— Ага. Писал, — утвердив поджарый зад на ручке кресла, балансируя верхними конечностями, Игорь осторожно подтянул ноги и сел на ней по-турецки. — Сильно давно, правда. И она все равно не вышла.

— Чего?

— Обанкротился как раз журнальчик. Был один такой. Глянцевый…

Она соскочила на пол, демонстративно морщась от сигаретной вони, подковыляла вразвалку к окну. Перегнувшись через подоконник, высунулась по пояс наружу. В темноте орали пьяные гопники. «Трехсотлетие»… — подумала невпопад. Все серьезные люди сейчас в Питере. Путин в Питере (а ведь это и правда, видимо, его кортежик пронесся вчера вечерком по Каменноостровскому). И мы — в Питере… Ксения качнулась обратно, развернулась к Игорю: