16 ноября 1957-го помощник плейнфилдского шерифа Фрэнк Уорден заехал в скобяную лавку своей матери Бернис, чтоб отвезти последнюю домой. Он обнаружил, что магазинчик пуст, причем входная дверь заперта, а задняя открыта. Пропал кассовый аппарат — факт ограбления казался очевидным. Фрэнк вызвал начальника и принялся осматривать помещение. Он обнаружил следы крови и скомканную недописанную квитанцию о покупке литровой бутылки антифриза. Помощник шерифа вспомнил, как накануне о продаже антифриза с Бернис договаривался ее постоянный клиент Эд Гейн, которого в округе хорошо знали и держали за безобидного дурачка.

Фрэнк с шерифом Артом Шлеем поехали к Гейну на соседнюю ферму — Эд, тихий 51-летний бобыль, жил там на государственную пенсию, пользуясь эйзенхаузровской программой консервации сельскохозяйственных земель, колеся по округе и подрабатывая у соседей. Ферма была пуста, но «форд» Гейна скоро обнаружили на соседском дворе — только что поужинавший Эдвард спал в кабине.

Фрэнк накинулся на того с криком: «Куда ты, придурок, дел мою мать?» Гейн перепугался и ничего не отвечал. Не желая оставлять Уордена наедине с задержанным, шериф отправил с Эдом в собственный офис другого своего помощника, а сам с Фрэнком вернулся на Гейнову ферму — искать кассу.

Едва полицейские вошли в большой двухэтажный дом, они почувствовали резкий запах разложения, наведший их поначалу на мысль о многочисленных крысах, сдохших под полом после потравы. Заглянув на кухню, Шлей с Уорденом увидели висящую на веревке массивную тушу. Они было решили, что это туша оленя — но приглядевшись, поняли, что это подвешенное за лодыжки обезглавленное женское тело, принадлежавшее, как выяснилось, миссис Уорден.

Массированный полицейский обыск дал ошеломляющие результаты. На стенах гостиной Гейна висели девять масок, сделанных из кожи женских лиц; десятая маска нашлась в сумке на антресолях. На мебели был разложен полный комплект одежды, сшитой из выдубленной кустарным способом человеческой кожи. Четыре пары человеческих губ были нанизаны на нитку, в коробке из-под обуви разлагались женские половые органы. На кухне обнаружился череп с отпиленной верхней частью и следами пищи внутри (его использовали в качестве посуды).

Несколько дней спустя арестованный заговорил и признался в убийстве — но только Бернис Уорден. Остальные тела Гейн, по его словам, эксгумировал на окрестных кладбищах — гробокопательством он занимался несколько лет. Это подтвердило вскрытие захоронений, но проверка на «детекторе лжи» показала, что Эдвард убил еще одного человека — Мэри Хоган. Причастность же к исчезновениям прочих Гейну даже не смогли инкриминировать. Беспочвенными оказались и слухи о каннибализме Эда, его вампиризме и совокуплении с трупами. Психиатры определили Гейна как латентного гомосексуалиста, некрофила и транссексуала.

Дело в отношении маньяка приостановили по причине его душевной болезни — а самого больного поместили в Центральную психиатрическую клинику штата. Лишь одиннадцать лет спустя Гейна судили за убийство Бернис Уорден — признали виновным, но не ответственным за содеянное (по причине расстройства умственных способностей), вернули в клинику, потом перевели в психиатрический институт, где Эдвард и умер от лейкемии в июле 1984-го.

Но его «послужного списка» хватило аж на трех прославленных киномонстров (причем и у Хичкока, и у Демме имелись еще «посредники» в лице авторов знаменитых романов, по которым были поставлены одноименные фильмы: Роберт Блох и Томас Харрис). С сюжетом «Техасской резни…» историю Гейна объединяет — помимо убийств и расчлененки, конечно, — «локализация» маньяка на отдаленной ферме, его любовь к хранению кусков трупов и те самые кожаные маски (отсюда и прозвище). С мотивацией «Психоза» (или «Психопата» — в зависимости от перевода), главный герой которого воображает себя собственной матерью, им же убитой, — психологическая зависимость «Висконсинского волка» в детстве от властной истеричной матери, Августы Гейн. С модус операнди «Буффало Билла» — транссексуальность Эда и содранная с жертв кожа…

…Ник, говоришь? Что ж, это даже не лишено изящества — не изобретать сетевой псевдоним, а так и назваться: «никнэйм», «Ник»… Вышла эдакая схватка безымянных… Ну а что с этим Ником? Регистрация: Jan 2006, адрес тоже не указан, сообщений — 8. Аватарки вообще нету. Виталь подумал, что большинство завсегдатаев «Синефобии» в жизни, скорее всего, знакомы между собой — и на конференции, как водится, заочно сводят интеллектуальные счеты, попутно забавляясь взаимной идентификацией. Причем кто-нибудь из этих «Эдов Вудов», «Майклов Майерсов» и прочих Predator’ов вполне может оказаться знакомым самого Виталя.

Забавно: количество зарегистрировавшихся заметно растет в последние недели — причем явно в связи с «Тайной историей…». Конспирология нынче в моде…

…Кстати, об «обратной связи». Эпизод хичкоковского «Psycho», в котором Бейтс режет моющуюся в душе героиню Джанет Ли, стал для жанрового синема знаковым и по какому-то из опросов даже был признан самым эффектным экранным убийством. А в 1988-м («Premiere» со ссылкой на «Intermedia») 31-летний маньяк Кеннет Хант изнасиловал и убил 71-летнюю Майру Дэвис. Некогда Майра дублировала Джанет Ли в «душевой» сцене…

Ну что, пора и нам заявить о себе… Виталь большим глотком добил бутылочку «Тинькофф», переправил ее в мусорное ведро, потер ладони и принялся вколачивать собственную «маляву» — со ссылкой на случайно найденную вчера в криминальном разделе какой-то из новостных лент заметку: «Фанат фильмов ужасов убил 4-х человек и пытался загрызть себя».

Рига, май 1998-го

Так и стою — спиной к стене справа от дверного проема и от лужи блевотины, оттянув рукой майку, не в силах пошевелиться: конечности то ли настолько тяжелые, что их не сдвинуть, то ли наоборот, невесомые и полые, без мышц — и потому неподвластные. От всего моего организма осталось словно одно сердце — но уж оно рубит так, что от этого, кажется, подрагивает стена, на которую я не то опираюсь, не то готовлюсь по ней сползти…

А потом внутри меня срабатывает некий детонатор и закоченевшее было тело почти одновременно совершает целую кучу движений: прыгает к входной двери, хватает ее ручку, дергает, отпускает, делает шаг назад, нагибается, хватает валяющиеся тут же, в прихожей, мои кроссовки, запихивает в них стопы, ловит шнурки и все никак, никак, никак не может с ними справиться… Случайно подняв глаза, я вдруг вижу себя в зеркале. Стискиваю зубы. Зажмуриваюсь. Судорожно вдыхаю-выдыхаю… Вдыхаю… Выдыхаю…

Вроде бы мне удается худо-бедно овладеть собой, но связно думать я по-прежнему абсолютно не в состоянии. То есть еще куда менее в состоянии, чем раньше…

Я хромаю, волоча шнурки, по коридору, не в силах посмотреть на дверь справа от меня, — дохожу до его конца (четыре шага), до второй комнаты. Никого. Больше комнат в квартире нет. Я зачем-то возвращаюсь на кухню. Она прямо-таки завалена, загромождена солнцем. В приоткрытое окно несутся детские вопли, собачий лай, лязг тарелок у соседей. Желудок мой снова медленно скручивается, будто из него выжимают воду, — тошнота идет вверх под напором. Я напрягаюсь — она приостанавливается… нехотя рассасывается… не до конца.