«ту-ту», что более всего и смешило Сережу с Олей. Которая внимательно посмотрела, как входили в подвал ее мать и отец Сережи и, немного подумав, сказала, повернув к нему свою голову:

– Наших родителей уже женят. Ты что моим братом станешь? – и она скривила, гримасничая свое личико: – Фи! Как это мерзко.

– Я тоже не без ума от такой мысли, – сказал Сережа в отместку. – Да и не могут они быть мужем и женою, потому что у вас уже есть отец, а у вашей мамы муж.

– Объелся груш…, – как-то грустно и задумчиво протянула она в ответ, наверное, уже не раз слышанное выражение.

Сережа внимательно посмотрел на нее, он был немного удивлен, увидев, как сразу с ее лица сползла улыбка при упоминании об ее отце. Они помолчали глядя на игравшего Артемку.

– Ты хорошо помнишь его? – спросил Сережа.

– Уже плохо. – Она посмотрела на Сережу, словно взвешивая все «за» и «против», можно ли ему поведать столь тайное и сокровенное ее сердца. Но наверное решив, что все же можно, вдруг без всякой игривости и высокомерия, с которым часто обращалась к нему, как-то грустно и задумчиво заговорила: – Стала забывать, я же была совсем маленькая, когда все это случилось. Мне было примерно столько же, сколько сейчас Артему. Помню только, что мама и отец сильно и постоянно ругались. Помню, как он ударил ее однажды. Еще помню, как мы уезжали: мам очень боялась, что он вернется и все повторяла: если он меня поймает, то он меня убьет. – Все это Оля говорила каким-то измученным и уставшим голосом, совсем как говорят о таких вещах взрослые люди.

– Ты его любишь?

– Я не знаю, – пожала она плечами. – Я маму люблю и очень за нее боюсь и переживаю. Помню однажды мы сидели на кухне, уже когда жили здесь и к маме пришла подруга. Потом начался обстрел, мы попадали. Мама схватила на руки брата и упала с ним прямо на меня, прикрыв нас обоих собой. Обстрел кончился быстро. Но мы на всякий случай все-таки спустились в подвал вместе с тетей Лерой и сидя там, мама сказала тогда ей: «наверное, это мой Павел по нам стреляет». До этого я не боялась отца и даже мечтала, чтобы он нас нашел, и мы зажили как раньше, но после этого случая, я тоже стала почему-то бояться отца. С тех пор я не хочу, чтобы он нас находил.

Сережа слушал Олю очень внимательно, и не отводил от нее глаз. Она повернулась к нему и тоже посмотрела в его глаза, сказав:

– Я никогда и никому не рассказывала этого, – даже маме.

Сереже стало от чего-то неловко, и он потупил взгляд.

– Смотрите, как он едет! – вновь закричал Артемка.

– Артем, уже поздно, ты спать не хочешь? – раздался из-за стола голос Оксаны.

– Нет, мам, не хочу! Смотри, какой поезд! Я еще поиграю, ладно?

– Играй. Но если спать захочешь, то сразу скажи мне или Оле. Ольга, мне чуть что скажешь, ладно?

– Хорошо, мама.

А за столом в этот момент разворачивался дискуссия. Коренастый, небольшой кругленький мужичок с усами, спускающимися до самого края подбородка Богданыч, говорил:

– Да, никому мы не нужны: ни Путину, ни России! А уж Киеву и подавно, им всем подавай власть и деньги, вот они и затеяли всю эту войну.

– Подожди ты, Богданыч! – горячился Василь. – Как никому не нужны? Если бы никому не были нужны, то и войну, зачем тогда начинать? Власть и деньги конечно для них всех важны, но ты за всем этим слона не заметил, ведь здесь геополитика! – и он воздел свой палец кверху.

– Какая еще геополитика?

– А такая, здесь решается судьба всей России! Запад сделал из нашей Украины таран для нападения на нее. А для этого все, что связано с нею, все нужно опорочить и запретить. Вот в Киеве, поэтому и стараются.

– Точно, Василь говорит. – Вмешалась в разговор одна из женщин, Михайловна: – Они уже давно нам западенских предателей в героев пропихивают. Наши отцы не добили этих бандеровцев, вот они и расплодились. А теперь за наших деток взялись.

– Верно, говорит Михайловна, – вмешалась в разговор Татьяна, она уже и забыла свое искушение о мире любой ценой. – Мой сын помню, со школы придет, еще до войны, и давай рассказывать, что клятые москали всю историю только и делали, что всю Украину порабощали. А коммунисты все одна червонная сволочь. Я говорю ему, так у тебя дед коммунистом был, он, что по твоему, сволочь? За деда, говорит, не знаю, может заблуждался, а все остальные сволочами были и не зря их оуновцы уничтожали за ридну Украину. Вот и поговори с ним потом о чем-нибудь! Я ему говорю: ты откуда все этого понабрался. А он мне, говорит, что на уроках истории им рассказывают о том, что батькой украинского народа является Бандера. Начала с ним спорить, а он слушать ничего не хочет и все тут!

– В этом есть доля правды: голодомор то был? – не выдержав вмешался Богданыч.

– Ты Богданыч известный антисоветчик, так что помолчи, – вмешался Василь. – Голодомор был, но он был в разных сельскохозяйственных районах СССР и, связано это было с тем, что нас враги как сейчас со всех сторон обложили. Нужно было индустриализацию любой ценой провести, иначе нам гибель была бы! Ты мне вот скажи, чтобы воевать и защищаться: танки, пушки, вообще промышленность нужны?

– И что?

– А то, что селяне никак не хотели хлебушком делиться с рабочими, вот и пришлось силой у них этот хлебушек изымать. Другое дело, что сильно ретивых очень много на местах оказалось, и были перегибы.

– Значит – лес рубят – щепки летят?! – словно вжимаясь и втягивая грудь и живот внутрь себя, то ли готовясь к нападению, то ли уходя в глухую защиту, воскликнул он.

– Во дают! – усмехнулся Роман, указывая головой на мужчин Оксане.

– Пусть поговорят, – махнула она рукой, заулыбавшись.

– Ретивых?! Да это кровопийцы были! Моих дедов раскулачили, в колхозы по загоняли, да еще и последний ломоть хлеба изо рта вынули! Моя бабка чуть не померла, аж ноги с голоду пухли, потому что нам малым, да мужу, последнею кроху от себя отрывала! А по дорогам трупы валялись! У нас за селом женщину нашли с грудничком мертвыми, так у нее вся грудь была синяя и в кровь изгрызена, видно дитятко, когда она уже упокоилась, пытался у матери из груди молока высосать.

– То есть ты за Бандеру что ли?! – возмутился, сжимая кулаки