В пути мои мысли вначале опять обратились к образу очаровательной Елены Старосельской, но я постарался от них побыстрей отделаться. Что толку всё время думать о ней? Между нами не может быть ничего, совершенно ничего, ведь у нее не только есть жених, но она ещё к тому же занимает гораздо более высокое положение в обществе, чем я. Можно вспомнить и то, что я беден как Ир, а также про другие препоны, но и первых двух, пожалуй, вполне хватит, чтобы перестать думать о ней. Я постарался сосредоточиться на чем-то другом. В конечном итоге под мерное покачивание кареты мне это удалось.

Был август 1809 года. Я ехал в затерявшуюся где-то на берегах Волги Кострому по делу, которое, если разобраться, меня совершенно не касалось. Ну подумаешь, повесился действительный статский советник. Может быть, у него на это имелись какие-то причины. Может быть, он, в конце концов, болел или действительно был пьян, как указывалось в полицейском отчете. Но, по словам Елены Старосельской, её отец никогда вином не злоупотреблял. И вот теперь, из-за своей собственной глупости, проявленной два года назад, из-за долгов, и из-за сомнений фрейлины Великой княгини, мне приходилось ехать в губернский город, вместо того, чтобы защищать Отечество на полях сражений, что всегда было моим призванием.

Ещё продолжалась война России со шведами за Финляндию, несмотря на то, что в марте сего года нашим войскам удалось совершить героический переход через замерзший Ботнический залив. Весной возобновили боевые действия наша Дунайская армия и войска на Кавказе, так как турки опять решили вторгнуться в Дунайские княжества и Грузию. Продолжалась война с иранским Фетх-али шахом за Закавказье, начавшаяся в 1804 году. Но самое главное, на мой взгляд, — Наполеон теперь, после разгрома Австрии и Пруссии, стал единственным властителем Европы, и он намерен подчинить себе Россию и Англию. Это предвещает нам неминуемую и скорую новую войну с Францией.

И вот вместо того, чтобы как настоящий российский офицер защищать свое Отечество от многочисленных врагов, я с позором изгнан из гвардейской кавалерии, и еду в какую-то глухомань. Ну что ж, винить мне некого кроме самого себя. Оставалось только расплатиться с долгами и найти какую-нибудь должность в провинции, чем, собственно, я в меру своих сил в последнее время и занимался. Правда, пока не очень успешно.

Дорога была длинной. Мы сделали несколько остановок, чтобы накормить лошадей и дать им отдых. Впрочем, останавливаться надолго не входило в мои намерения, поэтому я торопил Якова. И всё это время мрачные мысли преследовали меня. Не знаю, сколько бы я ещё занимался таким самоедством, но наконец-то громкий голос Кондрата возвестил:

— Барин! Кострома видна!

***

Кострома в 1809 году представляла собой небольшой, уютный городок, раскинувшийся по берегам Волги. В 1796 году по указу императора Павла I этот город стал административным центром Костромской губернии. Численность его населения мне точно не была известна, тысяч десять или немногим больше. По меркам Москвы и Петербурга это, конечно, немного, но для российской провинции — достаточно.

Перед Костромой росли березовые и сосновые рощи, а в самом городе практически у каждого дома зеленели яблони, березы, тополя и липы. Они придавали городу очень живописный вид.

Меня удивил строительный бум в столице Костромской губернии, а также большое количество монастырей и церквей, некоторые из которых по своей красоте не уступали московским храмам. Можно только представить, какие прекрасные церкви уничтожил ужасный пожар 1773 года, когда в центральных районах Костромы сгорели практически все деревянные здания. После этого Кострома начала активно застраиваться каменными домами, что собственно, я в августе 1809 года и застал. К счастью, пожар не уничтожил прекрасную каменную пятиглавую Церковь Воскресения на Дебре, построенную в 1651 году, и я имел возможность вволю ей налюбоваться.

На костромских улицах было оживленно, часто встречались экипажи. В этом городе, насколько я знал, работало несколько суконных мануфактур, организованных местными купцами. Там также выпускали продукцию кирпичные заводы, колокололитейный и изразцовый заводы.

***

Моя карета остановилась у постоялого двора купца Аничкова, расположенного практически в центре Костромы на Русиной улице. Это был двухэтажный кирпичный дом с фасадным декором в стиле псевдобарокко. В нем чуть более двух месяцев назад и совершил самоубийство действительный статский советник Павел Николаевич Старосельский.

Постоялый двор купца Аничкова имел презентабельный вид, и я подумал, что комнаты там стоят недешево. Впрочем, другого выхода ведь у меня всё равно не было: нужно обязательно осмотреть комнату, где произошел два месяца назад столь трагический случай со Старосельским. Постоялый двор построили, видимо, в конце прошлого века. Он не сильно отличался от других двухэтажных и трехэтажных зданий Русиной улицы, разве что на его заднем дворе находилась небольшая конюшня.

У входа в него стояли два купца, о чем-то друг с другом оживленно разговаривавших. Видимо, они были достаточно зажиточными, если могли себе позволить здесь остановиться. Кондрат, великий эрудит, успел уже меня просветить, что в Костроме чаще всего купцы останавливаются в постоялом дворе на Торговых рядах.

Заметив мою карету, купцы замолчали и с интересом стали наблюдать, как я выхожу из нее. Вскоре они потеряли интерес к моей персоне, а я сумел спокойно пройти в постоялый двор.

Меня встретил приказчик:

— Хотите у нас остановиться, сударь?

— Да, но пока не знаю, сколько я пробуду в вашем городе. Заплачу пока за два дня. Дайте мне хорошую комнату.

— У нас как раз сейчас есть очень хороший номер. На втором этаже №12. Извольте пройти, сударь.

Приказчик, которого звали Илья Семенович, лично проводил меня в номер, оказавшийся действительно вполне приличным. Его хорошо освещали солнечные лучи, проникавшие из большого окна. В нем приятно пахло какими-то травами. Кровать застлали новым бельем. Предложенный мне номер был чистым, аккуратным и просторным. Я объявил, что беру его, заплатил положенные деньги, и попросил