Я ни слова тогда не произнес. Пит же промолчать не смог: «Это не я. Пол вычистил Луи». Но я на всю жизнь запомнил первую реакцию родителей.

Пока родители, школа и полиция размышляли над тем, как меня образумить, Пит повел меня на местный сталелитейный завод. Рабочие показались мне грязными, потными, чумазыми. Я сказал: «Господи, что за отвратительная работа! Не хотел бы я заниматься чем-нибудь подобным».

– Думаешь, это не для тебя? Однако именно этим ты и будешь заниматься, просто ты никогда не работал, не разгибая спины, – только и ответил Пит.

Мысль о подобной перспективе и страх, что меня будут считать безнадежным, наконец-то повергли меня в такой шок, что я задумался: может, я и правда что-то делаю не так?

Все решили дать мне еще один шанс.

Меня обязали участвовать в школьных спортивных соревнованиях.

Я не вышел ростом для американского футбола, поэтому директор определил меня в группу легкой атлетики и включил в состав бегунов для забега на 660 ярдов, организованного для учеников параллельных классов. Если я справлюсь, мне простят все мои школьные выговоры. «Если ему дать шанс, Луи, возможно, осознает, что на свете есть и другие способы привлекать к себе внимание и получать признание».

Перспектива начать девятый класс с чистого листа, без единого нарекания, показалась мне пленительной. Все, что мне следовало сделать, – это пробежать некую дистанцию. «Думаю, у меня получится, если ты заставишь», – сказал я Питу.

– Никто не будет тебя заставлять, – возразил брат. – Ты уже достаточно взрослый парень, чтобы принимать решения самостоятельно. Можешь продолжать деградировать, ведя тот образ жизни, который ведешь, и со временем окажешься в тюрьме, на сталелитейном заводе или в поле, где будешь собирать спелый арахис. А можешь попытаться чего-нибудь добиться.

Все, что от меня требовалось, – это пробежать. Тут не шла речь о том, чтобы выиграть. Поэтому я никого не разочаровал, придя последним, совершенно вымотанным и задыхающимся, потому что был курильщиком, с саднящей болью в груди. Я поклялся себе тогда, что это первый и последний раз. Но уже спустя неделю был вынужден бежать снова. Было так же невыносимо, за тем небольшим исключением, что, уже находясь на финишной прямой, я услышал подбадривающие возгласы одноклассников, кричавших: «Давай, Луи!» А я и не знал, что им известно мое имя. «Поднажми!» В итоге я пришел третьим.

И вот тогда я осознал, что мне предстоит принять серьезное решение: по-прежнему докучать окружающим или стать бегуном. Мне очень нравилось то новое ощущение, которое я испытывал благодаря бегу, но стоило ли продолжать? Однозначно. И я стал тренироваться так же неутомимо, как до этого чинил козни.

Мне потребовалось еще несколько забегов, чтобы наконец начать выигрывать. Никого уже не удивляли мои результаты, да и сам я вдруг понял, что не могу без бега. Я принял участие в городском финале в забеге на 660 ярдов и пришел пятым. Не так уж плохо для мальчишки, который бы с большим удовольствием занимался чем-нибудь еще, но был вынужден спасать свою шкуру.

Благодаря Питу, продолжавшему направлять меня в нужное русло, а также моему растущему желанию чего-то добиться мне удалось радикально изменить свою жизнь. Пит помогал мне тренироваться: он бежал позади, подгоняя меня небольшим хлыстиком.

В 1934 году, все еще будучи школьником (так как был оставлен на второй год), на межшкольных соревнованиях я установил мировой рекорд, пробежав 1320 ярдов за 3:17. Пит сказал мне тогда, что я мог бы стать бегуном на милю – все, что мне требовалось, это пробежать на один круг больше школьного стадиона. «Но если ты хочешь быть лучшим бегуном, нужно бегать везде, где только можно, – заявил он. – Если думаешь, что школьная площадка слишком грязная, бегай вокруг квартала». Так я и сделал: бегал в своей обычной уличной одежде. «И никогда не пропускай тренировки, – наставлял меня Пит. – Бушует вокруг пыльная буря – закрой рот платком и беги. Идет дождь – беги». Спасибо, что в Торрансе хоть снега не было.

Когда закончился учебный год и началось лето, я действительно бегал везде, где мог. Я просто бегал, бегал, бегал. Вместо того чтобы просить водителей попутных машин подбросить меня до пляжа, я пробегал четыре мили от Торранса до Редондо. Затем я пробегал две мили вдоль пляжа и еще четыре обратно до Торранса. Я очень любил горы, поэтому частенько приезжал туда на своем старом «додже» 1926 года и бегал вокруг озера Кристал, перепрыгивая через небольшие горные речки и поваленные деревья, а случалось, и через гремучих змей. Иногда я гонялся по холмам за оленями.

Я бегал все лето и, сам того не осознавая, выработал в себе потрясающую физическую выносливость, впоследствии поражавшую всех во время соревнований, на которых я неизменно занимал первые места.

Но раскрою небольшой секрет: бегать по кругу не имело для меня особого смысла, потому что я всегда оказывался в той же точке, с которой начинал. Куда комфортнее я себя ощущал, передвигаясь в открытом пространстве. Что я хочу этим сказать? Что после всех моих детских шалостей и проступков я чувствовал себя намного лучше, обретя свободу.

И, думаю, никому бы в голову не пришло со мной об этом спорить.

Долгие годы я размышлял над тем, почему в детстве причинял столько неприятностей окружающим, и наконец пришел к выводу, что таким способом искал признания. Это совсем не то же самое, что желать внимания. Ведь оно как приходит, так и уходит – невероятно быстро. А вот признание – то, что длится гораздо дольше. Я хотел, чтобы дети принимали меня, чтобы мною восхищались. Сначала благодаря бегу меня заметили, а потом, по мере того как улучшались мои достижения и менялось всеобщее отношение ко мне, я узнал, что такое признание, и стал разрывать тот порочный круг, в который попал, стал повышать самооценку, работая на износ и добиваясь новых результатов.

Но, как оказалось, корень моих проблем с самооценкой таился гораздо глубже. После того как я побил мировой рекорд в забеге на милю среди старшеклассников, в мою честь устроили вечеринку. Меня убивала сама мысль о том, что придется идти туда одному, потому я решил подождать, пока появится кто-нибудь еще, чтобы войти в зал вместе. В то время меня уже все знали, у некоторых я даже вызывал восхищение, и меня избрали президентом школьного совета. Все произошло очень стремительно, у меня даже не было никакой предвыборной кампании. Я испытывал страшную неловкость, когда приходилось стоять перед аудиторией и что-то говорить. Ведь выступления перед публикой это совсем не то, что бег, где я могу рассчитывать только на себя. В тот день я стоял позади всех, надеясь, что учителя меня не заметят, но один из них вдруг остановил на мне свой взгляд – и мне пришлось выйти на сцену. Придя домой, я даже не сказал маме, что стал членом школьного самоуправления. Когда же она об этом узнала и спросила, почему я промолчал, я лишь пожал плечами: «Не думал, что это важно».

Есть два вида самооценки. Однажды я прочел в газете, что людей с очень высокой самооценкой часто можно встретить в тюрьме. Почему? Потому что из-за того, что какое-то время им удавалось выйти сухими из воды, они даже мысли не допускали, что может быть по-другому. Когда дело касалось краж, моя самоуверенность зашкаливала. Воруя пирожки, я с каждым разом вел себя все наглее и мнил королем мира. Но в том, что касалось школы и одноклассников… Тут земля уходила у меня из-под ног. Моя самооценка во многом зависела от мнения окружающих. Переживал я ужасно, и это заметно ослабляло мою природную уверенность в своих силах, а также жутко злило, потому что в основе положительной самооценки лежит самоуважение. А чтобы уважать себя, нужно сначала сделать что-то хорошее. Понятно, что мои бесчинства явно не относились к категории добрых дел.