— А с квартирой у вас как вопрос решился? — спросила Катя. — Квартиру же вам вместе тогда дали.

— Квартира до сих пор служебной считается, отделовской. Он, — произнося это слово, Марьяна еще сильнее затянулась сигаретой, — мне ее вроде бы великодушно оставил. Точнее, разделить не мог, потому и оставил. Чтобы квартира стала моей, приватизированной, мне надо здесь, в следствии, отпахать еще три года. Уйти куда-то, даже, например, в главк, я не могу. Сейчас живем с Верочкой на одну мою бедную-несчастную зарплату. Хорошо еще родители, мой отец что-то подбрасывает — девчушке моей на фрукты, на игрушки, а то бы… Да, я забыла — он, конечно, как истый джентльмен, не забывает об алиментах. Отстегивает. Но я его денег не беру. Каждый раз отсылаю ему назад переводом.

— И он их принимает? — с любопытством спросила Катя.

— Нет. Он мне их переводом же возвращает. Так вот и общаемся.

— Может быть, тебе стоит ему позвонить, объясниться?

— Мне? Ему звонить? — Марьяна побледнела. — Да ты что?

— Ну, все-таки вы столько были вместе. И… и ведь вы так сильно любили друг друга. Без обмана. Я же видела. Он так тебя добивался, и ты тоже…

— Что я? Хочешь сказать — я дурой была, идиоткой, самкой безмозглой?

— Ты, пожалуйста, на меня не кричи.

— Я не на тебя кричу, я на себя кричу. За то, что тряпкой была все эти наши шесть совместных лет. Безвольной тряпкой. Поцелует меня, обнимет — и готово дело, растаяла, все простить готова. Среди ночи домой является, говорит, на работе задержался — а я ничего, я верю! Хотя какая, к черту, работа? Мы же в одном отделе служили, я про все авралы, про все ЧП знала. А тут и аврала нет, а он где-то до двух часов кантуется. И в выходные тоже — раз и слиняет. Опять вроде бы на работу. Операция «Трасса» у него, видите ли, в самом разгаре. А я с Веркой в зоопарк тащусь белых медведей смотреть… И все верю, все верю ему. А когда в Москве в академии учился, вообще… Ты думаешь, я его виню? Я себя виню в сто раз больше. Ведь я видела, когда он за мной бегал, — бабник он, бабник страшный, но,.. Все думала-я такая неотразимая, необыкновенная, уж я-то удержу его, привяжу к себе. Смогу, раз смогла так увлечь. А он… он просто охотник по натуре. Охотник на баб. И подлый предатель, — Марьяна смяла сигарету в пепельнице. — И предательства я ему никогда не прощу. Ты знаешь, он после академии полгода в Чечне был. Сам вызвался, добровольно.

— В Чечне? Ну, он трусом никогда не слыл.

— Трусость для будущей генеральской карьеры губительна — отсюда и вывод соответствующий. Он когда туда отправлялся, я его к поезду провожать пошла. И эта туда явилась, пассия его, представляешь? Он только-только жить с ней начал. Там я ее впервые и увидела. И поняла, что на тот момент уже она ему жена, подруга боевая, а не я. И знаешь, что я тогда подумала?

— Марьяна, довольно, давай не будем.

— Нет, я хочу, чтобы ты знала. Я подумала: а вдруг так случится, что он не вернется. И как это будет хорошо. Как справедливо.

— Это несправедливо, Марьяна.

— Нет, справедливо. По отношению к нашему ребенку справедливо. Потому что пусть лучше моя Верка вырастет с мыслью, что ее отец погиб как герой, чем она будет знать, что он бросил ее, предал ради какой-то смазливой сучки!

— Марьяна, ты…

— Я его ненавижу, понимаешь? До дрожи, физически ненавижу. Я их всех ненавижу. Они все одним миром мазаны. Думаешь, твой Вадька другой?

— Он… Он другой, — сказала Катя.

— Ха! Свежо предание. Где он сейчас, ну где?

— В отпуск уехал.

— Вот так-то. В отпуск, без тебя.

— Да они с Серегой Мещерским в горы отправились на Иссык-Куль с группой. Экстремальный туризм.

— Это он тебе так говорит.

— Ну уж нет, я сама знаю.

— Ладно, — усмехнулась Марьяна. — Спи, пока спится, смотри сны розовые. Я это так, к слову. За другими примерами тоже недалеко ходить. Вот ты про этого хмыря спрашиваешь.

— Про какого хмыря? — насторожилась Катя.

— Да про Авдюкова — потерпевшего. Думаешь, он там, в двухместном люксе, один был? А ведь у него жена, дочь взрослая.

Марьяна достала из ящика стола тоненькую папку уголовного дела с еще не подшитыми документами.

— На, читай, вникай.

Катя просмотрела бумаги — постановление о возбуждении уголовного дела, протокол осмотра места происшествия, объяснение некой гражданки Мизиной, горничной отеля «Парус», список сотрудников дежурной смены второго корпуса, постановление о назначении химической экспертизы. Взгляд Кати наткнулся на описание предмета, отправляемого на экспертизу: «бутылка 0,5 литра из-под минеральной воды „Серебряный ключ“ с остатками неустановленной жидкости с резким запахом».

— Что же все-таки произошло в ту ночь в «Парусе»? — спросила она, стараясь поставить точку в той, прежней, такой болезненной для Марьяны теме. — Отчего умер этот Авдюков? Расскажи мне все по порядку, что ты сама там видела.

— Я дежурила сутки. После праздников, как всегда, — сумасшедший дом, ты же знаешь, — Марьяна брезгливо поморщилась. — Разбираться надо было со всем этим зверинцем, с теми, кого за выходные задержали. Я из ИВС до вечера не выходила, потом то в прокуратуру, то к судье на всех парах за санкцией на арест. Домой меня во втором часу ночи на дежурной машине отвезли. А в полшестого уже подняли. Из-за телефонограммы. Патологоанатом приехал — его наш дежурный тоже поднял по тревоге. Посовещались мы с ним — он у нас дедуля-пенсионер, сорок лет стажа, собаку съел в таких делах. Отправился сразу в морг, тело осматривать. Ну а я с оперативниками поехала в «Парус».

Встретил нас начальник тамошней охраны — его из дома вызвали. Сначала непонимание полное разыгрывал: мол, в чем дело, мы ничего не знаем, ничего криминального, просто клиенту плохо стало — эпилептический припадок. Тут мое начальство дражайшее примчалось — дежурный всех под ружье поставил. Потерпевший оказался человеком в области не последним — отсюда и переполох. Пропустили нас на территорию «Паруса». Повели в главный корпус, в двести второй номер, который снимал Авдюков. И знаешь, — Марьяна прищурилась, — я, когда там по коридору шла, уже чувствовала — что-то не так, нечисто. Напуганные какие-то все до смерти.

На этаже в ту ночь было занято всего три номера — клиенты уже разъехаться успели. А эти, которые остались, они не спали — в такую рань и не спали, понимаешь? Дамочка ко мне там пожилая подошла, оказалось, что это жена Оловянского — артиста, ну наверняка помнишь его — сколько фильмов было с ним старых. Сам-то он парализованный, в инвалидном кресле, а жена — такая разговорчивая старушка. «Вы не представляете себе, — сказала она мне, — что мы тут пережили, как мы все испугались. Эти жуткие крики, словно из ада. У меня кровь в жилах застыла, когда я услышала, как он кричит». Горничная Мизина, дежурившая в ту ночь по этажу, тоже словно не в себе была от испуга, тряслась, как овца. В общем, налицо у всех полный шок от происшедшего.