Жорж Блон, «Великий час океанов.

Средиземное море», Париж, 1974 г.

Ветер стих совсем. Ночь, как и предупреждал Уот Стур, выдалась безлунная, а темнота в этих широтах была такой, что, вытянув руку, ладонь не разглядишь. Серов последовал совету первого помощника, велел спустить за борт плавучий якорь и зажечь фонари на юте и баке. Ночную вахту вызвался стоять ван Мандер, взяв себе в помощь братьев Свенсонов и двух парней из ватаги Тернана. Остальные спали, утомленные недавней схваткой; шканцы и шкафут были устланы телами, как поле кровопролитного побоища, а воздух дрожал от могучего храпа. Разило потом, порохом и кислым вином, и эти запахи, обычно уносимые ветрами, сейчас окутывали корабль плотным облаком.

Серов в каюту не ушел, устроился на баке у носового фонаря, на пятачке, свободном от спящих. Без Шейлы в каюте было пусто и тоскливо, койка казалась слишком просторной, и все остальное тоже напоминало о ней – сундук с ее платьями, чернильный прибор и свеча на крохотном столике, веер, забытый рядом с судовым журналом, маленькие башмачки в углу. К хорошему привыкаешь быстро, думал Серов. К теплому телу в постели, к аромату женской кожи, тихому шепоту, нежным словам… К тому, что ты уже не одинок…

Он вздохнул и оперся локтями о планшир. Палуба под ногами была неподвижна, как пол в бальной зале, и это непривычное ощущение тревожило Серова – чудилось, что его корабль пребывает в глубоком сне или – береги Господь! – вообще покойник. Внезапно он поймал себя на том, что считает эту деревянную посудину чуть ли не живой, чем-то вроде морской твари, кита, кашалота или огромного кальмара. Конечно, это являлось иллюзией, так как сам по себе «Ворон» не был живым – его одушевляли ветер, волны, бури, шквалы и океанские течения. По их прихоти он двигался, оживал и обретал голос, включавший множество привычных звуков: скрип такелажа, звон канатов-струн, шелест парусов и шипение, с которым вода раздавалась под корпусом судна. Но мертвый штиль заставил корабль умолкнуть. Храп и бормотание спящих принадлежали не ему, а совсем иным созданиям – тем, кого он нес в своем чреве над морскими безднами.

Динн-донн… динн-донн… На квартердеке пробили склянки. Где-то в темноте откликнулось, точно эхом: динн-донн… Звук прилетел с испанского галеона, скрытого непроницаемой завесой тьмы – только два огонька, висевших низко над горизонтом, показывали, где застыл плененный корабль. Четыре кабельтова,[17]самое большее – пять, мелькнула мысль. Серов запрокинул голову, всматриваясь в черный бархат небес, расшитый по-южному яркими созвездиями. Полярная звезда стояла в зените, подмигивала ему лукавым сиреневым глазком. Завтра, подумал он, мы поплывем на север. Поплывем, если Господу будет угодно… если пошлет Творец попутный ветер, если спасет от штормов, от пушек неприятелей и гибели в пучине… Он не был верующим, но в этот миг ему захотелось перекреститься. Он находился в мире, принадлежавшем не людям, но Богу, владыке над стихиями и человеческими судьбами.

– Звезды, – произнес он вслух. – Звезды, и я – единственный человек на Земле, который знает, что это такое. Чудовищные сгустки плазмы, горнило термоядерных реакций, как утверждают физики… Звезды. Звезды и море…

Серов перевел взгляд на огоньки испанского судна и начал тихо напевать:

По рыбам, по звездам

Проносит шаланду:

Три грека в Одессу

Везут контрабанду.

На правом борту,

Что над пропастью вырос,

Янаки, Ставраки,

Папа Сатырос.

А ветер как гикнет,

Как мимо просвищет,

Как двинет барашком

Под звонкое днище,

Чтоб гвозди звенели,

Чтоб мачта…[18]

За спиной послышалось деликатное покашливание, и он резко обернулся, с привычной сноровкой нашаривая рукоять пистолета. В свете носового фонаря перед ним маячили две бородатые смуглые рожи: мальтиец Деласкес и крещеный мавр Абдалла, приятели-контрабандисты, а может, еретики. Верно говорится: помяни черта, а он уже тут.

– Господин… – Деласкес поклонился, и мавр, будто тень, повторил его движение. – Мессир капитан…

– Все добрые христиане дрыхнут без задних ног, – сказал Серов на английском. – А вы что не спите? Или совесть нечиста?

– Ты помиловал нас, господин, и нет у тебя слуг вернее и преданнее. Клянусь в том ранами Христовыми! – Мальтиец снова склонил голову, и в его темных глазах сверкнули отблески фонаря. – Прости, что я тебя тревожу… У Абдаллы, моего компаньона, уши, как у сторожевого пса. Востину он слышит, как поет ветер в облаках и говорят морские рыбы.

– Ветра нет, а рыбы безмолвны, – нахмурившись, молвил Серов. – Значит, твой приятель услышал что-то другое?

– Услышал. – Деласкес толкнул мавра локтем. – Скажи синьору капитану, Абдалла. Скажи, что шепчет тебе море. Скажи быстрей, пока нити наших жизней не перерезаны клинком беды.

Цветисто выражается, подумалось Серову. Сразу видно, восточный человек! Он перевел взгляд на мавра и кивнул.

– Говори!

– Плэск, – гортанно пробормотал тот на английском, – плэск и скрып, мой гаспадин. В уключинах трапки, чтобы не скрыпэло, но я слышать. Плэск и скрып!

– О чем он толкует, Деласкес?

– Весла, – пояснил мальтиец. Его смуглое лицо побледнело, он заговорил, мешая английские, испанские и итальянские слова: – Это весла, дон капитан. Абдалла слышит, как скрипят в уключинах весла и как плещет вода. Здесь плохое место, синьор. Сорок миль до магрибского берега, и на каждую милю – по двадцать разбойников-магометан. Они кровожадны и свирепы, как голодные волки. Они…

– Сейчас штиль и полное безветрие, – прервал Деласкеса Серов. – Они что же, на веслах идут?

– Да, сэр. У них такие корабли, которых нет на севере, ни у кастильцев нет, ни у франков и британцев. Шебеки.[19]И если Абдалла не ошибся…

Призвав его к молчанию взмахом руки, Серов прислушался. Если не считать храпа спящих и шороха шагов дежуривших на квартердеке корсаров, вокруг царила мертвая тишина. Тишина и темнота; только от фонаря падало на воду размытое светлое пятно да сияли в вышине равнодушные звезды.