— И чего ты завелась, Прокофьева? Давай лучше на свингер-пати в субботу закатимся. Расслабишься. Отдохнешь. Приглашаю. Ну как? — продолжил общение с сотрудницей Ян Малков, протягивая руку, чтобы похлопать ее по заду.

— Иди ты… — треснула она его по руке, а затем развернулась на сто восемьдесят градусов и рванула к выходу.

Мчась по редакционному коридору мимо стоявшей с сигаретой в зубах коллеги по цеху, фотокорреспондента Моники Вечерковской, имя которой дали, вероятно, в честь Моники Левински, Настя со злостью бросила ей:

— Привет, Моника. Зайди к Малкову, может, получишь то, о чем мечтаешь. Ему для свинга пара нужна. Эх, мать вашу, свиньи.

В этот момент Настя самой себе напомнила озверевшую мегеру. Она стрелой сбежала по ступеням лестницы вниз, едва не поскользнувшись на одной из них, и громко хлопнула дверью, уловив напоследок истошный вопль обиженной Моники Вечерковской:

— Ду-у-ра!!!

— От дуры слышу. Свингер-пати — надо же. Вот уроды! — отпарировала Настя. — Окрестили групповуху свингом, тоже мне, джазмены недоделанные.

— Fucking gruppen-sex! — вновь выругалась она, идя по направлению к набережной Фонтанки и злясь уже на саму себя. — Все не так, как у людей, как сказала бы моя мама. Уволиться с работы нормально — и того не смогла. Вся жизнь превратилась в групповой секс — ты со всеми и все с тобой. — Ох, какая же я идиотка, что до сих пор торчу в этом дерьме. Свингеры сраные…

Впервые Настя услышала про вечеринки с групповухой на первом курсе журфака, когда они с подругой и однокурсницей Зинкой Фроловой рванули на каникулы в Москву. Зинка два года подряд поступала на журфак в МГУ и дважды не прошла по конкурсу. Москва была ее мечтой, а все москвички — ах, лучше некуда. К одной из таких, гриновской Ассоль, по словам Зинки, подсевшей в детстве на творчество писателя Александра Грина, они и направлялись. С этой самой московской Ассоль по фамилии Гринева, — что вызывало дополнительные ассоциации — Зинка поступала на журфак МГУ. Только та в отличие от Настиной подруги в университет тогда поступила.

Марина Гринева произвела на Настю впечатление приятной и даже, как ей показалось тогда, скромной девушки, о чем она не замедлила поведать Зинке на обратном пути, на что та сделала большие глаза:

— Да-а-а, а ведь недаром говорят, что в тихом омуте черти водятся. А ты зна-а-ешь, что эта самая Маринка сделала?

В общем, Фролова рассказала, что ее гриновская экс-Ассоль, побывав на вечеринке, где практиковался группен-секс с темнокожими иностранными студентами, забеременела и родила мальчика-мулата. И вынашивала она его тайно, взяв академотпуск на год. А потом они с мамой, той самой Валентиной Ивановной, которая угощала их пирожками на кухне и мило так с ними беседовала, отдали этого самого ребенка в дом малютки, а Марина спокойно продолжила обучение престижной профессии в престижном вузе, — кажется, она была на отделении международной журналистики. И как это можно было отказаться от своего сына?.. И что она за кукушка такая? — разорялась тогда Зинка. И ладно бы ее сердечно трогало то подлое деяние, которое совершила Гринева. Ведь нет — просто посплетничала. А вот это посплетничать — бывшая подруга Прокофьевой страсть как любила. Впоследствии, когда они с Настей разошлись в разные стороны, она с такой же искренностью поносила и ее по поводу и без повода.

Фролова впоследствии «продвинулась» на ниве «порножурналистики», но до известности корреспондента «Комсомольской правды» Дарьи Аслановой, прославившейся в свое время «Записками дрянной девчонки», которая была ее кумиром, развернуться ей так и не удалось. Питер не Москва, размах не тот, а может просто не судьба была. Это позже Настя поняла, что отнюдь не все из описанных той же Аслановой журналистских секспохождений было правдой, или даже, возможно, ничего из этого правдой не было, но ради повышения популярности, а значит и зарабатывания денег, вполне могло сгодиться. Однако для Зинки подобные «шедевры» «публицистического» жанра были как красная тряпка для быка. И, повергая знакомых в шок, Фролова на полном серьезе устраивала сексуальные похождения то с неграми из студенческого общежития, то с различными кандидатами в депутаты, а потом описывала их в различных желтых газетенках, смакуя сексуальные подробности.

Не обошла вниманием Зинка и редакторов, заместителей редакторов и постоянных корреспондентов всевозможных изданий. Ко второму курсу всюду у нее были знакомые, со всеми она переспала, всем таскала свои и Настины статейки. Это называлось «пробивать материалы»: нужно было, чтобы кто-то в редакции их толкал, напоминая редактору о необходимости публикации, не давая им залеживаться, что называется, «на столе». Такова была стратегия Зинки, только почему-то она не сработала. С третьего курса Фролову поперли из университета, и она перестала рыхлить ниву журналистики, занявшись чем-то более для нее насущным.

Как оказалось позже, Зинка стала бандершей одного из виртуальных публичных домов Санкт-Петербурга. Сайт в Интернете, координацией которого занялась бывшая студентка факультета журналистики, так и назывался «Мамочка Петербурга». Из него помимо рекламных объявлений об услугах девочек и мальчиков можно было почерпнуть информацию о всевозможных аспектах сексуальной жизни, которые Зинка описывала, давая полную волю своей эротической фантазии. Ее журналистские таланты весьма пригодились ей в подготовке информационных блоков и описательных статей. Поскольку сайт был полуофициальным, персоналиям Зинки, как и всех его основателей, нашлось место в милицейской картотеке.

Настя Прокофьева даже не удивилась, когда однажды в одном из интервью Малкова наткнулась на историю своей бывшей подруги, которая рассказывала о своем прошлом, настоящем и планах на будущее. «Редактор порносайта Зиночка Мармеладова, готовая сообщить все о своей жизни и даже показать лицо», — значилось в предисловии к материалу. Фролова не постеснялась предоставить даже собственное фото ради такого пиара.

— Ну-ну, — усмехнулась Прокофьева, оценивая этот материал, — это как раз в ее духе. В темных очках и в парике, главное — чтобы на первую полосу газеты.

Настя Прокофьева сама была не без греха, чего уж тут скрывать. Несколько эпизодов она хоть сейчас с искренним облегчением вычеркнула бы из своей биографии. Хвала аллаху, что было их не так уж и много. Да и с работой у нее что-то не заладилось. Просто в какой-то момент ей захотелось жить не в нищете, а в хотя бы относительном комфорте, а для этого пришлось поступиться некоторыми принципами.

Нормально платили за чернуху, и Настя нанялась в газету Яна, где специализировалась на криминальных репортажах. Ко всему прочему она еще и сама вела фотосъемку, совмещая работу репортера и фотокорреспондента. Настя любила фотографировать, но зверская расчлененка или убогий антураж наркоманских или бомжацких притонов не только не вызывали у нее приливов вдохновения, но за три с половиной года работы в «Камнях Петербурга» успели набить оскомину до такой степени, что она готова была блевать при виде всего этого безобразия.

Один молодой врач, знакомый Прокофьевой, рассказывал ей, что во время работы в морге, когда ему и его коллегам приходилось изо дня в день практиковаться на трупах, доходило до того, что одной рукой они резали мертвецов, а другой подносили ко рту бутерброд. Настя так бы не смогла. Все это мерзкое зрелище, как в жизни, так и на пленке, для нее было равносильно медленному убийству самой себя. Очерствение с регулярной дозой «отупина» — такой диагноз поставила она себе.