то научитесь жить так же, как учатся кататься на велосипеде или ездить на лошади, – положившись на побудительную силу, источник которой – сама жизнь. Да, вы будете постоянно удивляться. Какими будут сюрпризы – приятными или не очень? Ничто не происходит именно так, как было задумано. Никогда нельзя полностью к чему-то подготовиться и полностью все распланировать. Чем дольше вы колеблетесь, тем сложнее будет действовать. Не дожидайтесь абсолютной уверенности. Каким окажется будущее? Чтобы это узнать, надо шагнуть в него.

* * *

Давайте вспомним о Филиппе Пети и вернемся в 7 августа 1974 г. В тот момент, как лифтовой механизм приходит в движение, Жан-Франсуа передает приятелю балансир. У Филиппа есть всего минута, чтобы решить, пойдет он по канату или нет, невзирая на усталость и страх.

Внезапно воздух теряет плотность. Жана-Франсуа для меня больше нет.

Башня напротив пуста.

Колесо подъемника больше не вращается. Горизонт словно подвешен – с востока на запад.

Нью-Йорк уже не уходит в бесконечность. Городской шум не слышнее, чем вой ветра, – но и его порывы, его силу я больше не чувствую.

Я подхожу к краю. Я перешагиваю через металлическую балку.

Я ставлю левую ногу на трос.

Правой ногой я по-прежнему опираюсь на башню.

Я все еще принадлежу к материальному миру.

Как только я начну переносить вес тела влево, правая нога освободится и ступня двинется навстречу тросу.

С одной стороны – башня, массивная, надежная, как горный хребет. Привычная для меня жизнь.

С другой – мир облаков: он настолько исполнен неизвестности, что кажется пустым. Слишком много пространства.

Между башней и облаками – тоненькая нить, и все мое существо, колеблясь, пытается распределить оставшиеся крохи сил.

В голове – ни одной мысли. Слишком много пространства. Под ногами – проволока. Больше ничего.

‹…›

Наружу рвется крик, возникает дикое желание сбежать.

Но уже слишком поздно. Канат готов.

Трос словно проходит через сердце, и каждый его стук разносится эхом в пространстве – эхом, которое отбрасывает в небытие любую мысль.

Я решительно ставлю вторую ногу на канат.

‹…›

Пытаясь преодолеть потрясение и страх, насколько же сильный, насколько и внезапный, я… да, я испытываю великую радость и гордость: я удерживаю баланс на высоте. С легкостью{5}.

3

Искушение 10 000 часов

Прилагать усилия –

значит работать наперекор себе.

Ален

Легкость не концепция, а чувство. Чувство, которое можем испытывать – или вызывать. В начальной школе я любил читать. Просто обожал. Читал по книге в день, а иногда и больше. Это не было трудом, это было наградой: как конфету съесть или получить приз. Я видел, как мучились мои друзья, с трудом одолевая одну книгу за неделю, – а я с удовольствием проглатывал одну книгу за день. Иногда две. Иногда одну и ту же дважды. Помню, что три раза за день перечитал «Зов предков» Джека Лондона – с каждым подходом все быстрее и быстрее. Меня тронула история Бэка, которому пришлось сменить беззаботную домашнюю жизнь на суровую судьбу ездового пса. Несмотря на «обывательское» происхождение, у Бэка есть преимущество перед остальными собаками: ему нравится тащить нарты и бороться за то, чтобы оказаться впереди. Для всех это борьба, но для него – радость. Тяжелая работа дается Бэку благодаря чутью – отсюда и название книги. Другие страдают, но ему как будто все нипочем: это зов предков. Для меня же это был зов книг. Ни Бэк, ни я не заслуживали похвалы. Мы просто делали то, что нам нравилось больше всего на свете.

Через несколько лет, когда у меня началась высшая математика (а моим фокусом по-прежнему были буквы), я понял, каково это – оказаться по другую сторону. Занятия велись в таком темпе, что от ведения конспекта у меня болела рука. После двух часов непрерывного переписывания непонятных мне символов и формул я почувствовал себя привязанным к колышку ослом, который ходит по кругу, или шарманкой, воспроизводящей лишь нескончаемое ощущение тщетности. Или Сизифом. Впрочем, последнего, по утверждению Альбера Камю, «следует представлять себе счастливым», несмотря на то что боги обрекли его бесконечно поднимать на вершину горы огромный камень, который неизменно скатывался вниз. Когда заканчивались занятия, день начинался по-настоящему: все в общежитии в поте лица готовились к завтрашним занятиям. Как кроты в норах. Кроты – образ говорит сам за себя – закапывались все глубже и глубже (в высшую математику), не видя белого света. От слова «закапываться» пахнет лопатой, а от лопаты – тяжелым трудом. В конце концов, мы жили у лицея Людовика Великого, в Латинском квартале, традиционном студенческом районе, так что адская атмосфера не была сюрпризом. Впрочем, не для всех она была адской. Для кого-то учеба походила на приятную прогулку в парке. Седрик, например, никогда и никуда не закапывался, а просто расхаживал себе по коридорам. Очередной «крот» высовывал голову из норы и совал ему исписанный листок: «Седрик, я над этим два часа уже бьюсь. Задолбался!» Седрик бросал взгляд на бумажку, а затем, пройдясь взад-вперед по коридору, через минуту с улыбкой произносил: «Есть два решения. Второе более изящное». Он не прикладывал усилий. Он просто видел решение. Решения, если точнее. Другие из кожи вон лезли, пытаясь найти хотя бы одно, он же без труда находил сразу два. Математика текла у него в жилах, была его «зовом предков». Увидев легкость Седрика, я больше ни секунды не сомневался – и откликнулся на свой зов. Директор без труда приобщил меня к настоящему делу – к поступлению в Высшую нормальную школу на гуманитарное направление. Этот двухгодичный курс еще называют khâgne («кривоногие» – прозвище для книжных червей). Из-за смены направления – с физико-математического на гуманитарное – моя нагрузка не уменьшилась, но я, по крайней мере, стал чувствовать себя в своей тарелке, превратившись из «крота» в «червя». Директор только пожал плечами: «Я же говорил». Он знал, о чем толкует.

Всего две недели занятий высшей математикой – и я почувствовал чудовищную усталость, пустоту и упадок сил, хотя настоящая гонка еще толком не началась. Как только я принял решение вернуться к гуманитарным наукам, во мне снова проснулась воля к жизни: я был переполнен энергией, энтузиазмом и радостью. Конечно, счастье длилось недолго, поскольку подготовительные занятия – дело тяжелое, но в первые дни я чувствовал эйфорию. Я понимал, что было написано на доске. Я снова говорил на одном языке с преподавателями. Все вернулось на круги своя. И хотя общая атмосфера была напряженной (что вполне понятно: мы готовились к экзаменам), я чувствовал себя так, словно сбежал из тюрьмы или вырвался с галер. Я снова мог смотреть на горизонт – и на все возможности, которые передо мной открывались.

* * *

Я отказался от страданий, которые готовит неверный путь. Противоестественные усилия изматывают. Да, это показатель самоотверженности и самоотречения, но в первую очередь – бессмысленное самопожертвование. Добродетель, которая попутно наносит вред, все же не лишена ценности. Но в конечном счете большего добьется тот, кто получает удовольствие от дела, чем тот, кому оно не по душе. Первый будет работать с радостью, даже если время от времени придется страдать, а второй будет страдать постоянно. Хорошая упряжная собака всегда готова тянуть сани, каким бы ни было расстояние. Ее не нужно подгонять и подталкивать. Эрик Моррис, биохимик и каюр – управляющий упряжкой (то есть дважды специалист в этом вопросе), объясняет: нет смысла награждать собак едой при подготовке к очень длинным заездам. Например, к ежегодной гонке на собачьих упряжках «Айдитарод», которую знающие люди называют «последней великой гонкой на планете» (ее дистанция – более полутора тысяч километров по холодной Аляске, в том числе и ночью). Негативное подкрепление – техника дрессировки, которая заключается не в награде, а в отсутствии наказания, – тоже не работает. «Здесь действует тот же метод, что и с птичьими собаками: чтобы они начали охотиться на фазана, они сначала должны его попробовать, понюхать. Это должно принести им огромную