Ну ладно, Неджмие… всего-навсего теплая, мягкая, зябкая кошка,выросшая на коленях у матери. В душе я и не могла отрицать, что девушки должныбыть именно такими. Но вот Кямран. Великовозрастный Кямран!.. Ему шел двадцатыйгод. Над тонкими губами, похожими на серп луны, уже появились реденькие усы. Онносил шелковые чулки и замшевые туфли, в которых его крошечные, словно девичьи,ножки казались еще меньше. Когда Кямран шел, стройный стан его сгибался, точнотонкая, гибкая ветвь. Из расстегнутого ворота шелковой сорочки выглядываладлинная белая шея. Нет, это была какая-то девица, а не мужчина. Ах, как он меняраздражал! Я просто выходила из себя, когда наши родственники или сосединаперебой расхваливали его добродетели.

Сколько раз, помнится мне, пробегая мимо, я толкала его,делая вид, что споткнулась. Сколько книг я у него изорвала! Чего только я непридумывала, чтобы сцепиться с ним! Как я молила в душе: «Ну, оживись хотьнемного, божий раб! Девчонка! Ну, возрази, сделай что-нибудь мне наперекор? Итогда я, как кошка, кинусь на тебя, заставлю валяться в пыли… Вырву твоиволосы, выцарапаю зеленые змеиные очи!..»

Вспоминая, как он корчился от боли в тот день, когда яушибла ему ногу камнем, я дрожала, радуясь.

Но Кямран считал себя уже взрослым мужчиной, смотрел на менясвысока и говорил, нагло и презрительно улыбаясь:

— До каких пор будет продолжаться это ребячество,Феридэ?

«Хорошо, а до каких пор ты будешь таким слюнтяем? Когда тыперестанешь жеманиться и кокетничать, как девица на смотринах?..»

Конечно, этого я не говорила вслух. Тринадцатилетняя девочкане будет надоедать молодому человеку, если ее грубость постоянно наталкиваетсяна холодную вежливость. Часто, боясь, как бы у меня с губ невольно не сорвалиськакие-нибудь грубые слова, я зажимала рот рукой и бежала в глубь сада, чтобы вукромном уголке вволю отругать Кямрана.

Однажды в дождливый день на нижнем этаже особняка собралисьженщины и заспорили о модах. Тут же был и Кямран.

Внимательно прислушиваясь к разговору, я сидела в углу и,скосив глаза и высунув язык, зашивала порванный рукав блузки.

Женщины попросили Кямрана высказать свое мнение о зимнихтуалетах, которые они заказали.

Я не выдержала и громко расхохоталась.

— Чего смеешься? — спросил мой кузен.

— Так. Пришло кое-что в голову…

— Что именно?

— Не скажу…

— Ну, не кривляйся. Впрочем, ты болтушка, все равно невытерпишь, скажешь!

— Ну что ж, тогда не гневайся. Ты так увлексяразговором о туалетах, что я подумала: аллах по ошибке создал тебя мужчиной.Совсем как девчонка! Да и годы тебе надо сбросить. За тринадцатилетнюю сойдешь.

— Ну, а дальше что?

— Дальше вот что… Я тут зашиваю какой-то пустяк и тоисколола себе все пальцы. Значит, я — парень. И мне лет двадцать — двадцатьдва.

— Ну, а дальше?

— Дальше? Дальше я, по воле аллаха, по решению пророка,женилась бы на тебе. Вот и делу конец.

Стены комнаты задрожали от дружного смеха. Я подняла голову:все глаза были устремлены на меня.

— Но это и сейчас возможно, Феридэ, — зло пошутилкто-то из гостей.

Я недоуменно вытаращила глаза.

— Каким образом?

— Как каким образом?.. Выйдешь замуж за Кямрана. Онбудет заведовать твоими туалетами, штопать дыры. А ты будешь заниматься делами…

Я вспыхнула и вскочила с места. Больше всего я была сердитана себя. Красноречие мое вдруг иссякло. Вот что значит неопытность в искусствепустословия. Да еще эта предательская заплатка на рукаве совсем меня замучила.

Тем не менее я нашла в себе силы броситься вконтрнаступление.

— Что ж, вполне возможно, — сказала я, — но,думаю, Кямрану-бею придется худо. Не дай аллах, дома начнется драка… Что станетс моим кузеном?.. Кажется все помнят, что было, когда я ушибла камнем егонежные ножки…

В комнате опять раздался взрыв смеха. Сохраняя серьезность,я направилась к себе, но на пороге обернулась и сказала:

— Прошу прощения. Девочке, которой едва исполнилосьчетырнадцать, говорить такие вещи не пристало. Вы уж извините.

Стуча каблуками по деревянным ступенькам лестницы, хлопаядверьми, я добежала до своей комнаты и бросилась на кровать.

Внизу продолжали хохотать. Кто знает, может, они смеялись надомной… Но ничего, я не останусь в долгу!

Мне кажется, было бы неплохо выйти замуж за Кямрана. Времяшло, мы взрослели, и случай сразиться с ним все больше и больше отдалялся.Кроме замужества, пожалуй, не было другой возможности свести с Кямраном счеты, выместитьна нем свою злобу.

Первые три месяца после летних каникул наш пансион напоминалвулкан, в недрах которого кипят и бурлят страсти. Разрядка наступала только кэкзаменам.

Дело в том, что весной на пасху мои подружки, исповедующиекатоличество, совершали свое первое причастие. В длинных белых шелковыхплатьях, в газовых, как у новобрачных, покрывалах они шли в церковь обручатьсяс пророком Иисусом.

Храм был ярко освещен огнями свечей. Звучал орган. В воздухеплыли звуки религиозных гимнов. Повсюду был разлит запах весенних цветов. Егоперебивал терпкий аромат ладана и алоэ. Сколько было прелести в этом обрядеобручения! И как жаль, что сразу же после пасхи, вырвавшись на каникулы,неверные девушки тотчас изменяли своему нареченному, голубоглазому Иисусу свосковым личиком, обманывали его с первым встречным мужчиной, а иногда и не содним.

Возвращаясь после каникул в пансион, мои подружки привозилив своих чемоданах умело спрятанные записки, фотокарточки, сувениры в видезасушенных цветочков и многое другое. Мне было известно, о чем они шептались,разгуливая в обнимку парочками по саду. Нетрудно было догадаться, что подцветными раззолоченными открытками с изображением Христа и ангелочков, которыедарили обычно самым невинным и набожным девушкам, прятались фотографии молодыхлюдей. В укромном уголке сада можно было часто видеть шепчущихся ученицпансиона; там подружки поверяли свои сердечные тайны, чтобы никто, дажелетающие вокруг букашки, не могли услышать их признаний. В эти осенние месяцыдевушки ходили не иначе, как в обнимку, тесно прижавшись друг к другу.

Лишь я, несчастная, вечно была одна — в саду и в классе. Вмоем присутствии девочки вели себя очень сдержанно и осторожно. Они избегалименя больше, чем сестер. Спросите почему? Потому что, как говорил друг нашегодома «бородатый дядя», я была болтлива. Если, например, я замечала, чтокакая-нибудь воспитанница обменивается с молодым человеком цветком черезсадовую решетку, то кричала об этом на весь сад, словно глашатай. И все этопотому, что подобные истории меня ужасно раздражали.