в темном дворе вниз головой на перекладине для ковров.

Ребенок перекувырнулся и встал на ноги. Несколько камушков покатились Хульде под ноги.

– Кто спрашивает?

Губы Хульды тронула улыбка.

– Меня зовут Хульда. Я акушерка.

– Ах да, жена еврея ждет ребенка! У нее уже такой огромный живот. – Девочка развела тонкие ручонки, чтобы наглядно продемонстрировать округлости женщины.

– Жена еврея?

– Да, Ротмана. Молодого, конечно, старый уже точно не способен, так говорит мой отец.

Девчонка сделала непристойный жест, и Хульда изумленно посмотрела на нее. Хульда уже перестала удивляться поведению детей из бедных кварталов, но манеры и познания этой соплячки превосходили весь ее предыдущий опыт.

– А почему ты говоришь «жена еврея»?

– Вы не из нашего круга, верно? – спросила девочка, презрительно щелкнув языком, словно обнаружив в посетительнице непростительный изъян. – Иначе вы бы знали, что госпожа Ротман не еврейка. И не немка, что-то другое, гречанка или в этом роде. Во всяком случае у нее чернющие волосы, длинные и темные, как вороньи перья. Любой парень был бы не прочь запрыгнуть на нее, говорит мой отец.

Этот отец создает впечатление восхитительного человека, отметила про себя Хульда и полезла в карман пальто за завернутой в фантик карамелькой, горстку которых она всегда носила с собой. Сама она тоже между делом была не прочь полакомиться сладостями.

Глаза девочки разгорелись как свечки на новогодней елке, маленькая грязная ручонка дернулась вперед. Хульда протянула конфету, девчонка поспешно развернула фантик, словно боясь, что сладость сейчас отберут, и запихнула ее в рот. Правда, поблагодарив:

– Спасибо, фройляйн.

Хульда выжидающе приподняла брови. Девочка догадалась и прошамкала с конфетой во рту:

– Третий подъезд, четвертый этаж, квартира над стариком Кюне.

– Премного благодарна, – сказала Хульда, в очередной раз стараясь не улыбаться, ибо девочка со щекой, за которую она, как хомяк, сунула конфету, выглядела слишком комично. Но при виде исхудалого личика, глубоко посаженных глаз и тощего тельца под халатом у Хульды пересохло в горле, и она поспешно отвернулась. На голодных детей было одинаково больно смотреть: что в Митте, что в Шёнеберге.

Она пересекла один двор и достигла второго. Если и первый двор ей показался темным, то здесь царила почти кромешная тьма. Хульда проскользнула через еще одну арку к третьему подъезду, и дальше ей пришлось ощупью подниматься наверх по коридору, так как выключатель был сломан и свет не горел.

Дерево скрипело под сапогами, пахло тухлой капустой, канализацией и нищетой. На третьем этаже кто-то захлебывался кашлем, наверное, старик Кюне, которого упомянула девочка.

Дверь квартиры на четвертом этаже была приоткрыта. Хульда постучала, сперва робко, но никто не открыл, потом настойчивее.

Тогда она осторожно толкнула дверь.

– Госпожа Ротман? – вполголоса крикнула она в сумрачною пустоту. – Хульда Гольд, акушерка.

Она принюхалась. Запах тушеного мяса распространялся по коридору, заглушая вонь лестничной клетки. Раздавалось громыхание кастрюль и тяжелые шаги. И еще кто-то пел – низкий и громкий женский голос выводил красивую, нежную и печальную мелодию.

Хульда пошла на голос. Дверь в кухню была приоткрыта, и только Хульда собралась постучать, чтобы сообщить о своем появлении, как ошеломленно застыла, увидев женщину.

Госпожа Ротман действительно была на сносях – дерзкая девчонка не преувеличивала. Ее огромный живот выпирал, натягивая щедро заплатанный халат. Но это не мешало женщине сновать на кухне. Госпожа Ротман – а наверняка это была именно она, – не переставая напевать, то подходила к плите, открывала крышку сотейника, зачерпывала ложкой, пробовала, возвращалась к столу – то за специями, то за ложкой, то убавляла дорогостоящий газ, то прибавляла. На буфете остужался хлеб, от которого еще шел пар. Пышная коса госпожи Ротман достигала бедер и подплясывала в такт ее движениям.

Вот женщина развернулась всем телом, заметила стоявшую в дверях Хульду. И тут же прикрыла ладонями рот, словно принуждая себя мгновенно замолчать.

Хульда быстро вошла и положила беременной руку на плечо.

– Я не хотела вас пугать, – заверила она, – дверь была открыта, и вы…

– Я снова замечталась и ничего не слышала, – продолжила госпожа Ротман, и Хульда заметила, что губа ее едва заметно дрогнула, словно от стыда. – Матушка Рут уже сколько раз запрещала.

Она говорила с акцентом, мило округляя гласные и делая мягкими согласные.

– Матушка Рут? – переспросила Хульда.

– Моя свекровь, – пояснила госпожа Ротман и добавила: – мой муж Цви и я, мы живем здесь под одной крышей с его родителями. Матушка Рут и батюшка Аври пакуют вещи в задней комнате, мой свекор собирается в дальнее путешествие.

Неопределенным жестом госпожа Ротман махнула туда, откуда слышались приглушенные голоса. По описанию наглой девчонки Хульда ожидала, что увидит женщину с экзотической внешностью, но кроме длинных, действительно красивых темных волос, госпожа Ротман была ничем не примечательна. На ее лице застыло выражение страха. Хульда подозревала, что жизнь в семье Ротманов не была легкой. Она всякое повидало. Несколько человек ютилось в одной тесной комнатушке – такова судьба всех берлинских бедняков, бедные евреи не исключение. Они делили кухню и гостиную, часто являющуюся местом надомной работы, и действовали друг другу на нервы. Ссоры и напряженная обстановка в доходных домах города не были редкостью. Потому Хульда уже давно решила для себя, что не будет принимать близко к сердцу все то, что увидит в подобных жилищах, – если хочет остаться в профессии и не сойти с ума. Эти люди другого и не ведали: теснота и невозможность уединиться являлись обычным делом. Но что-то в облике этой молодой женщины, которая, несмотря на свой большой живот, прыгала к плите и убавляла газ, тронуло Хульду: наверное, контраст между глубокой печалью в глазах и резвая суета вокруг плиты.

Хульда сглотнула, поставила тяжелую сумку и тихо спросила:

– Мы можем поговорить здесь минутку?

Госпожа Ротман кивнула. Она подошла к буфету и, оторвав кусок свежего хлеба и положив на тарелку, поставила ее на стол. Затем со стоном опустилась на узкую кухонную скамью и указала на шаткий деревянный стул – единственный предмет мебели, на котором можно было сидеть.

Хульда отодвинула в сторону простыню, сушившуюся на протянутой через комнату веревке, и осторожно присела.

– Меня зовут Хульда Гольд. Там, где я живу, люди зовут меня фройляйн Хульда.

– Мне нравится, – с робкой улыбкой произнесла молодая женщина, рассеянно поглаживая живот. – Пожалуйста, угощайтесь, хлеб я только что испекла. Он с семенами фенхеля и отпугивает дьявола.

Хульда изумленно отломила кусочек теплого хлеба и положила в рот. Вкус у него был необычный, пряный, но очень приятный.

«Дьявол… – подумала она, – неужели эта женщина ожидает его в любой момент здесь, на кухне?»