— Боши! Боши в деревне!

— Я слышу. Только не называй их бошами! Плохой знак… Наверное, сейчас снова поднимут всех по тревоге!

Девушка на мгновение задумалась, потом посмотрела на Себастьяна.

— Послушай, мне совсем не хочется тебя об этом просить, однако нужно предупредить Гийома.

— Он сейчас у себя? Но разве он мог не услышать сирену? Он же не глухой!

Анжелина улыбнулась, однако тут же снова стала серьезной.

— Конечно нет. Но только он не у себя в кабинете. Я точно знаю, что он сейчас на тропе Экрен. Сможешь туда сбегать?

— Конечно смогу! Ты же знаешь, я бегаю быстрее всех!

— Только, пожалуйста, Себастьян, будь осторожен! Немцы сейчас злые…

— Почему?

— Потому что… Война затягивается, и эта неопределенность многих злит. Целых три года…

— Они хотят его арестовать?

— Нет! Никто не собирается его арестовывать. Но предупредить Гийома надо. Просто предупредить, что немцы в деревне.

— Ладно!

Себастьян повернулся, чтобы бежать, но Анжелина вдруг схватила его за руку. Входная дверь распахнулась настежь, и в булочную вошел мужчина в серой униформе. Мальчику он показался огромным. Лицо у него было неподвижное, словно высеченное из гранита, и только во взгляде бледно-голубых глаз ощущалась сила, внушающая тревогу и беспокойство. Через мгновение за его спиной выросло еще два таких же темных силуэта. Вид у солдат был угрожающим. Офицер помедлил немного, потом посмотрел на Себастьяна и через плечо распорядился о чем-то по-немецки. Солдаты тут же покинули помещение, и Себастьян с Анжелиной услышали, как они тарабанят в дверь дома Маларов.

— Всем выйти на улицу! Всем собраться на площади!

Офицер прошел вглубь комнаты. Стоило ему увидеть Анжелину, как в выражении его глаз что-то переменилось, но Себастьян вряд ли смог бы объяснить, что именно. Наверное, в них промелькнула тень волнения, и от этого он стал больше похож на живого человека, чем на камень. Волнение и… замешательство. Себастьян вдруг почувствовал, как в нем нарастает волна гнева. Анжелина красивая, так все говорили, но для него она была словно старшая сестра, а временами, когда ему казалось, что время тянется слишком медленно, — и как вторая мама… А тут какой-то мерзкий бош таращится на нее без всякого стеснения! Ему захотелось крикнуть немцу что-то обидное, но кто-то тихонько толкнул его в спину. Однако мальчик упрямо застыл на месте.

— Беги, ты мне мешаешь!

Себастьян обернулся, чтобы возразить, но в черных глазах девушки была мольба, и ему пришлось уступить. Когда мальчик выскочил в открытую дверь, немец даже не попытался его остановить. Он по-прежнему смотрел на юную булочницу, и было трудно сказать, чего больше в этом взгляде — иронии либо восхищения.

— Добрый день, мадемуазель Анжелина!

Надо же, он знает, как ее зовут! Девушка удивилась, однако постаралась этого не показать. Ужасающие предположения теснились в голове, сменяя друг друга. Она попыталась взять себя в руки. Этим проклятым немцам рано или поздно все становится известно, и не стоит радовать их, показывая, что боишься! Она выбрала из всех возможных самый нейтральный ответ на его обращение:

— Слушаю вас!

— Я — обер-лейтенант Петер Браун. Мне поручено заказать у вас партию хлеба.

— Хлеба?

— А разве вы не булочница? Начиная с будущей недели, по понедельникам вы обязаны поставлять нам тридцать килограммов хлеба. Приказ генерального штаба! У нас возникли трудности с несколькими булочными в долине, поэтому…

— Тридцать кило? Но это невозможно!

Интуиция подсказывала девушке, что нужно смягчить тон, однако щеки у нее уже залило гневным румянцем. Этот человек спятил! Она подумала о Жермене, юном подмастерье, который спал сейчас в кухне после утренних трудов и поездки на мельницу за мукой. Им только этого не хватало! Заказывали бы уже целую тонну, зачем стесняться! Девушка сжала кулаки, даже не думая о том, какое впечатление произведет на немца ее реакция. Она открыла было рот для гневной отповеди, потом передумала, прикусила губу и немного подождала. Однако ее возмущение вызвало у офицера улыбку. В голосе его явно прозвучала ироничная угроза:

— Не могу с вами согласиться. И не советую вам подмешивать в муку всякую дрянь, как это делал мельник из Морьена. Теперь его недельная норма — пятьдесят килограммов хлеба.

Ну, это уж слишком!

Анжелина дрожала от ярости. Осторожность, сдержанность — все было забыто. Должен же он понимать, что требует невозможного!

— Тридцать кило для такой маленькой пекарни, как наша! Да мы за день выпекаем не больше двадцати! И не за один замес, а за два. И что с мукой? Вы ее будете нам привозить? Булочник до сих пор не вернулся, и почти вся работа в пекарне на плечах у мальчика-подмастерья!

— Напоминаю вам, мадемуазель, что сейчас война и приказы надо выполнять.

— А я вам на это отвечу, господин обер-лейтенант, что настоящие солдаты сражаются на поле боя, а не грабят честных ремесленников!

Она сразу же пожалела о сказанном и даже испугалась, ведь перешла черту. Возмущение заставило ее забыть о Гийоме и о том, что происходило втайне от оккупантов и остальных жителей деревни, — о том, о чем она сама тоже имела лишь смутное представление. Какая же она идиотка! Анжелина проклинала себя за несдержанность. Офицер побледнел, и на смену иронии пришла ярость, которая могла взорваться в любую минуту. Невольно Анжелина опустила глаза, лихорадочно подыскивая аргумент, который не прозвучал бы как попытка извиниться. Но ничего не приходило ей в голову. Она ненавидела эту войну, те унижения и притеснения, что принесла с собой оккупация, эти идиотские приказы… Ей хотелось объяснить все немцу, однако она заранее знала: любые объяснения — напрасный труд, потому что он — враг. В окрестностях ходили слухи о жестоких репрессиях… Наконец девушка собралась с силами и тихо проговорила:

— Я попробую.

— Отлично. Тогда до понедельника!

Он вышел из булочной, но дверью хлопать не стал. Его подручные тем временем уже успели выгнать на улицу супружескую чету Маларов, судя по всему, с целью обыска. Муж и жена сохраняли относительное спокойствие до тех пор, пока не увидели, что солдаты снова идут в дом. Мсье Малар принялся громко протестовать. Анжелина удивилась про себя, почему ее саму они оставили в покое. Она подошла к окну, не зная, как следует себя вести. Ей было жаль Маларов, но чем дольше немцы провозятся с ними, тем позже они попадут в дом Гийома, и Себастьян успеет его предупредить…

Она вздрогнула, когда послышался звон бьющейся посуды. Прозвучал грубый окрик:

— Вон из дома! Raus![4]

Мсье Малар бросился было к дому, но второй солдат преградил ему путь, наставив на беднягу оружие.