— А что тебе сказала мама?

— Ничего.

— Как — ничего?

— Я ей ничего не сказала.

— И поэтому рылась в вещах сестры… Искала то, что тебе понадобилось.

Элла закусила губу чуть ли не до крови и кивнула. Больше она не хотела об этом говорить.

— А кому-нибудь из подружек в классе сказала? — настаивал Спаситель.

— Нет! — вскинулась Элла.

— А своей кузине в «Фейсбуке»?

— Да нет, с чего я буду об этом говорить?

— Чтобы узнать, как справляются другие девочки. Они тебе что-нибудь посоветовали бы. При месячных ведь бывают боли, да?

— Не хочу.

— Чего ты не хочешь?

— Не хочу об этом говорить.

— Ладно. А о чем хочешь говорить?

Снова повисло молчание. Прошла минута, другая.

— Я хочу домой, — пробормотала Элла и взялась за рюкзачок.

— Погоди немножко. Потерпи еще минут десять. Даже если я, здоровенный психолог, не смог уберечь тебя от месячных.

Она рассмеялась и тут же смахнула слезы, набежавшие на глаза.

— Это не ваша вина.

— Без моей вины тоже не обошлось. Я мог бы понять, что тебе не хочется говорить, и не настаивать. Я повел себя глупо, и потом, я считал, что все девочки рады, когда у них начинаются месячные. Но у меня же нет дочки, я, собственно, и не знаю, как чувствуют себя девочки.

Пока Сент-Ив ругал себя за бестолковость, Элла немного расслабилась; едва заметная улыбка тронула ее губы.

— Лично я не хотела с самого начала, — стала она растолковывать психологу, — никакой груди, волос, всей этой гадости.

— Всей этой гадости, — повторил Спаситель.

— Хотела остаться как есть.

— Маленькой девочкой.

— Да. То есть нет. В общем…

Элла снова замолчала.

— В общем? Договаривай, Элла. Ты можешь говорить тут все что хочешь. Это тебе никак не повредит. Так что же — в общем?

— В общем, глупость. В любом случае, это невозможно.

— Что невозможно?

— Перестать быть девочкой.

— Тебе не хочется быть девочкой?

— Мальчиком лучше, правда?

Она впилась в Спасителя взглядом, словно он должен был немедленно подтвердить, что так оно и есть.

— Значит, ты думаешь, что лучше быть мальчиком?

— Когда я рассказываю себе истории, то я в них всегда мальчик.

Тонкая белая кожа Эллы вновь порозовела, словно внутри зажглась лампочка под розовым абажуром.

— Вечером перед сном я ухожу в мечты. — Голос Эллы зазвучал восторженно. — Как будто меня зовут Эллиот, а не Элла. Я всемогущ. Я вижу людей насквозь, и, если у человека злое сердце, если он может причинить мне вред, я могу его уничтожить. Да-да, уничтожить! И как будто есть девушка, влюбленная в меня, она дочь короля, мы можем видеться только тайно, в темном-претемном погребе, потому что ее старший брат хочет завладеть моим даром.

Тут Элла очнулась и поняла, что сидит перед психологом, человеком из мира взрослых.

— В общем, ничего интересного, — прибавила она, усмехнувшись.

— Почему? Хорошая история. Это же счастье, что ты можешь рассказывать себе истории. Воображение — как волшебная палочка. Извлекает из глубин нашей души очень важные и интересные вещи.

Под бархатный, убаюкивающий голос Спасителя Элла заплакала; слезы текли, но она их не замечала.

— У каждого из нас есть двойник, который живет в каком-то ином мире. Мы читаем книги, ходим в кино, играем в компьютерные игры, странствуем в интернете по виртуальным мирам и воображаем себя кем-то другим. Ты создала свое собственное королевство, Элла, и стала в нем принцем Эллиотом.

— Не принцем, а рыцарем, — поправила Элла, шмыгнув носом. — Я — рыцарь Эллиот.

Сент-Ив протянул ей коробку с бумажными платками, и она машинально вытерла нос.

— А потом мне приходится расставаться с моим миром и идти в школу.

— Приходится, — подтвердил Спаситель.

— И мне не хочется туда идти.

— На это требуется немало мужества. Бери с собой своего рыцаря, неси его в своем рюкзаке.

Сент-Ив улыбнулся девочке, не слишком надеясь, что его рецепт будет одобрен.

— Я пробовала, — ответила она и тяжело вздохнула.

Задумавшись, они оба замолчали.

— Почему другие взрослые не похожи на вас? — спросила Элла вслух.

— Взрослые не видят настоящей Эллы. А ты? Ты видишь взрослых такими, какие они есть?

— Может быть, и не вижу, зато я их слышу, — ответила она. — И то, что они говорят, мне неинтересно.

— И что же они говорят такого неинтересного?

— Папа, например, говорит: «Ты меня огорчаешь, Элла. Старайся, как твоя сестра. У твоей сестры нет школьной фобии. Вообще все фобии — бабьи сказки. А все психологи — гомосеки». Ой, прошу прощения! Но папа так говорит.

Сент-Ив от души расхохотался:

— Ничего страшного. Нелюбовь к психологам — распространенное явление. А мама тоже говорит, что ты ее огорчаешь?

Элла на секунду задумалась, потом лицо ее осветилось улыбкой.

— Нет, мама так не говорит.

— Она за тебя волнуется, но не осуждает. Ей хочется, чтобы ты была счастлива. Именно это я от нее услышал, когда вы пришли ко мне в первый раз, — подтвердил Спаситель.

Лазарь в коридоре сообразил, что сеанс подошел к концу и ему пора закрывать дверь. Он вернулся на кухню очень взволнованный — его волновало все, что касалось Эллы. Он вытряхнул содержимое ранца на старый деревянный стол и взялся за фломастеры.

Когда Спаситель вошел в кухню, сын встретил его очередной смешной загадкой.

— Пап! Тили-бом! Тили-бом! Загорелся кошкин дом! Чем ты поможешь кошке?

На лице Спасителя изобразилось недоумение.

— Правильно! Прикинься шлангом!

Спаситель немного тормозил после трудного дня, так что включился не сразу.

— Понял! Понял! Пожарный шланг! Ну что? Пицца с ветчиной?

— Да! Вау!

За ужином Поль прочитал стихотворение, которое задала им учительница:

А отец попытался припомнить стихотворение, которое сам учил в начальной школе, когда жил в городке Сент-Анн и ему было столько же лет, сколько Лазарю.

— «Я родился на острове, любящем ветер»… М-м-м, потом, кажется, «он плывет в океане и пахнет ванилью», та-та, та-та-та, а дальше не помню.